Сегесте и Гирдженти (Агридженто), постоял в греческом театре в Таормине и в июне снова был в Риме. Все больше и больше влюбляясь в «самый замечательный город на свете».73 Он уговорил герцога Карла Августа продлить ему жалованье до конца 1787 года. По истечении этого срока он постепенно примирился с Севером. Он покинул Рим 25 апреля 1788 года, неторопливо проехал Флоренцию, Милан и Комо и 18 июня добрался до Веймара. Каждый день он гадал, как герцог, двор и Шарлотта примут Гете, который чувствовал себя преображенным.

V. ГЕТЕ ЖДЕТ: 1788–94

С согласия отсутствующего поэта герцог назначил нового председателя Совета; теперь, по его собственной просьбе, Гете был освобожден от всех официальных обязанностей, кроме министра образования, и отныне служил Совету лишь в качестве советника. Герцог был добр, но у него были другие приближенные, и ему не нравились полуреспубликанские настроения переписанного «Эгмонта». Читающая публика почти забыла Гете; она увлеклась новым поэтом Шиллером и восторженно аплодировала пьесе «Разбойники», полной бунтарства и насилия Штурма и Дранга, которые теперь казались нелепыми и незрелыми поэту, готовому проповедовать классический порядок и сдержанность. Шарлотта фон Штайн приняла его холодно; ее возмущало его долгое отсутствие, его неторопливое возвращение, его постоянный восторг по поводу Италии; возможно, она слышала о тех моделях в Риме. Их первая встреча после его приезда была «совершенно фальшивой по тону», писала она, «и ничего, кроме скуки, между нами не было».74 Она уехала в Кохберг, и Гёте мог свободно думать о Кристиане Вульпиус.

Она появилась в его жизни 12 июля 1788 года с посланием от брата. Ей было двадцать три года, и она работала на фабрике по производству искусственных цветов. Гете поразили ее свежий дух, простой ум, зарождающаяся женственность. Он пригласил ее в свой садовый домик в качестве экономки, а вскоре сделал своей любовницей. Она не получила никакого образования и, по словам Гёте, «совершенно не понимает поэзии»,75 Но она доверчиво отдалась ему и дала ему физическое удовлетворение, от которого Шарлотта, очевидно, отказалась. В ноябре 1789 года, когда она была близка к материнству, он забрал ее в свой веймарский дом и открыто сделал своей женой, кроме имени. Шарлотта и двор были шокированы тем, что он переступил сословные границы и не смог завуалировать незаконную связь; такая реакция причинила ему и Кристиане много горя; но герцог, старый знаток любовниц, стал крестным отцом ребенка, который родился на Рождество 1789 года, и Гердер, суровый, но снисходительный, окрестил его Августом.

Гете, так часто любивший, но только теперь ставший отцом, нашел много счастья в «маленьком человеке» и «маленькой женщине» — «das kleine Weib». Она вела для него хозяйство, с любовью слушала его, даже когда не понимала, и дарила ему здоровье. «С тех пор как она впервые переступила этот порог, — говорил он другу, — я не испытывал от нее ничего, кроме радости».76 Единственным ее недостатком в его глазах было то, что она любила вино даже больше, чем он, и это иногда приводило ее к почти неконтролируемому веселью. Она часто посещала театр и ходила на танцы, а Гете оставался дома и воспевал ее в своих «Рёмистых элегиях» (1789–90), написанных в манере Проперция и с моралью Катулла. В этих «Римских элегиях» нет ничего траурного; они получили свое название от «элегического» метра, состоящего из чередующихся гекзаметров и пентаметров; и речь в них идет не о Риме, а о веселой вдове, сквозь маску которой мы видим саму Кристиану.

Все, что хранят в себе твои священные стены, вечный Рим, кипит жизнью; но для меня все молчит и мертво. О, кто мне прошепчет, когда же я увижу за створками ту прелестную форму, которая, сгорая, оживает?. Не раскаивайся, любовь моя, что так скоро сдалась! Доверься мне; я не считаю тебя смелой; Я чувствую лишь благоговение…. Александр и Цезарь, Генрих и Фредерик, могучие, Мне бы с радостью отдали половину славы, которую они заслужили, Если бы я только предоставил им одну ночь на диване, где я лежу; Но они ночью Оркуса сурового, увы, удержаны. Поэтому радуйся, о живая, блаженствуя в своей освещенной любовью усадьбе, Пока печальная волна темной Леты не омочила твою беглую ногу.77

Может, та симпатичная вдова и была римским воспоминанием, но теплота этих строк исходила от Кристиана. В конце концов, разве он не изучал искусство?

И все же чуткою рукою Отмечать прелестные изгибы ее груди, Мудрыми пальцами скользить по гладкому бедру, Ведь так я овладеваю ремеслом античного скульптора, Размышляю, сравниваю, постигаю, Чтобы взглянуть ощущающим взором И почувствовать видящей рукой.78

Веймарские дамы были не в восторге от такого дешевого обнажения их прелестей, а величественная Шарлотта оплакивала вырождение своего Галахада. Даже Карл Август был немного встревожен, но вскоре успокоился. Когда вдовствующая герцогиня возвращалась из Италии, он послал Гете в Венецию, чтобы тот проводил ее домой. Его пребывание там (с марта по июнь 1790 года) затянулось до неприятных ощущений; он тосковал по Кристиане и выплескивал свое раздражение на итальянских лавочников и гигиену в «Венецианской эпиграмме» — наименее привлекательном из своих произведений.

По возвращении из Венеции он обнаружил, что Французская революция приводит молодежь Германии в экстаз, а правителей — в страх. Многие