Не отдавая себе отчет, почему она это делает, она зажгла свечу и сожгла письмо Бонды. Ей стало еще спокойнее. Положив обе руки на брошь, леди Катарина стала думать, как ужасно она поступила когда-то, принеся страшную клятву Браццано, клятву, дававшую ему право на ее жизнь и смерть. Она обратилась мыслью к лорду Бенедикту и стала упорно просить его спасти хоть Алису от этих ужасных людей. Не отдавать ее тем, кому цену она поняла сейчас до конца. «Зачем, зачем я повторяла за ним какие-то бессмысленные слова, целовала какой-то черный камень», – все возвращалась к дням своего далекого прошлого леди Катарина. Теперь только, всеми брошенная, она начала понимать, кого и что она потеряла в пасторе. И в новом порыве отчаяния, прижимая брошь к своим губам, чтобы не дать вырваться рыданиям, она мысленно говорила лорду Бенедикту:

– Вы были его другом. Не поверю, что вы злы или мстительны. Спасите, спасите дитя пастора! Алиса истинно его дочь. Пусть я понесу кару за свою неправедную жизнь, спасите только Алису.

Отчаявшись и не понимая толком, могут ли быть услышаны ее мольбы, она опустилась на колени, прижалась лицом к ожерелью и все продолжала молить лорда Бенедикта с жаром и верой; так она еще ни разу в жизни не обращалась к Богу. В ее истерзанном сердце, в ее смятенном мозгу все смешалось в какой-то бред. Она перестала понимать, где кончалась действительность и начиналась ее фантазия. Ей вдруг почудился какой-то утешающий голос, ободряющий, милосердный:

– Не в одно только это мгновение, но во все оставшиеся тебе дни вспоминай мужа и моли его о помощи. Храни чистыми камни, что даны тебе милосердной рукой. Не отчаивайся. Все, что прибегает с мольбой к милосердию, найдет в нем себе пощаду. Перестань плакать. Мужайся. Действуй так, как будто рядом с тобой стоит твой муж и знает обо всем, что с тобой происходит. Не прикасайся к вещам и лекарствам, что тебе дадут. Брось их в камин, и когда останешься одна, жди указаний, как поступить дальше.

Так явно, казалось леди Катарине, она слышит шепот, что она приободрилась, выпрямила спину и начала приводить себя в порядок.

В доме слышался раскатистый смех, несколько голосов говорили одновременно, по коридору и передней несколько раз пробегали. Долетали до нее слова о подвенечном платье, о том, что пора ехать, но о пасторше никто не вспоминал. Наконец кто-то подошел к ее двери и постучал. Убедившись, что дверь заперта, Бонда нетерпеливо закричал:

– Мамаша, открывайте скорее, я передам вам, что обещал.

Пасторша, ухо которой отлично различало нетрезвые интонации, поняла, что Бонда уже как следует выпил. Сидя в кресле, она ответила:

– Подняться и открыть вам я не могу. Положите все у моих дверей. Я остаюсь совершенно одна, никто ваших вещей не тронет. Как только боли отпустят, я попытаюсь выйти.

За дверью раздался наглый хохот Бонды, и он саркастически сказал:

– А разве вы не хотите поглядеть на красавицу-невесту и благословить ее к венцу?

– Вы мне четко объяснили, синьор Бонда, что нынче церковный брак не в моде. А для записи у нотариуса Дженни ни в каком благословении не нуждается.

– Ну, ладно. Кладу на стул лекарство и сверток. Когда развернете, найдете записку, как принимать лекарство и обращаться с вещами. Не забудьте моих наставлений. Да, кстати, Дженни сегодня не вернется. Все вместе мы приедем завтра в контору, а вы поедете туда одна. Мне это удобнее по многим соображениям.

Бонда присоединился к веселой компании, и вскоре шумная квартира опустела. Леди Катарине казалось, что вместо сердца в груди у нее кусок льда. Все ее существо содрогалось от отчаяния одиночества и отверженности.

Взлелеянная ею мечта: свадьба Дженни, свадьба, о блеске которой она мечтала годы, будет происходить в какой-то нотариальной конторе. И ее девочка, как девка, проведет ночь в гостинице. И эта страстно обожаемая девочка даже не подошла к двери сказать матери последнего девичьего прости.

Сколько времени она просидела в оцепенении, пасторша сказать бы не могла.

Постепенно мысли ее стали возвращаться к завтрашнему дню, к завещанию пастора, к самому пастору и к другу его последних дней лорду Бенедикту. Она подумала, что, плача и моля этого лорда о помощи, заснула и ей только приснились слова милосердия. Она решила последовать совету, услышанному ею во сне. К собственному удивлению, она довольно легко встала и подошла к двери. Волна страха и нерешительности пробежала по ней, она прислушалась – всюду царила тишина. Леди Катарина отошла от двери, подожгла дрова в камине и только тогда открыла дверь. И когда она взяла каминными щипцами пакет, ей показалось, что все ее существо раздирается на части: в одно ухо кто-то шепчет: «Бросай скорее в камин», а в другое: «Не смей!»

В спешке, боясь уронить зловещий пакет и ослушаться утешавшего ее во сне голоса, она бросила в огонь свою ношу. Пламя не сразу охватило плотную бумагу, в которую было что-то завернуто. Леди Катарина бросила в камин и лекарства. Не прошло и нескольких минут, как пакет загорелся, зашипел, как фейерверк, и пламя стало переливаться всеми цветами радуги. Зрелище было так необычно и красиво, что пасторша не могла отвести глаз. Вдруг пламя охватило пакет, так долго сопротивлявшийся огню, в комнате раздался взрыв, потом второй, еще сильнее, и из камина повалил дым.

Насмерть перепуганная леди Катарина с криком бросилась вон из комнаты, решив, что начался пожар и рушится крыша. Не успела она выскочить в коридор, как послышался сильный стук в наружную дверь. Ничего не соображая, она бросилась к двери, распахнула ее и… очутилась перед высоченным лордом Бенедиктом.

– Скорее, скорее, – сказал он, накидывая ей на плечи плащ. – Садитесь в мою коляску.

Захлопнув своей могучей рукой наружную дверь и повернув что-то в замке, лорд Бенедикт усадил пасторшу в коляску, сел рядом и крикнул кучеру: «Домой!»

Всего два дня тому назад поносившая лорда Бенедикта и утопающая сейчас в необыкновенно мягком и теплом плаще, который согревал ее, дрожавшую с головы до ног, леди Катарина вдруг почувствовала себя так, как и должен чувствовать себя человек, вытащенный из горящего дома. Слезы лились по ее щекам, она не смела взглянуть на своего спасителя, ибо ей думалось, что она встретит знакомый пристальный и грозный взгляд.

– Ободритесь, бедняжка леди Катарина. Именем и любовью вашего мужа я действую сейчас. Он все простил вам за одно мгновение вашей любви к Алисе, за один полный, до конца пережитый миг самопожертвования.

Пасторша, страшившаяся даже взглянуть на лорда Бенедикта, все забыла, пораженная и очарованная интонацией прозвучавшего голоса. Сердце ее, вконец