Шрифт:
Закладка:
Слуга Киёсэ, одетый в черную куртку со стоячим воротником, принес красный чай и вазу с большими бисквитами. И эти бисквиты, и налитый в чашки чай, цветом напоминавший цикламен,— все было, как прежде. И, как прежде, сюда не допускалась женская прислуга, за исключением тех случаев, когда гостем была женщина. Киёсэ хромал, левая нога у него была немного короче правой. Поэтому раньше его использовали лишь для разных мелких поручений, по вечерам же он посещал вечернюю школу. После того, как молодого слугу Кимуру призвали в армию, Киёсэ был переведен на его место и выполнял обязанности швейцара. Киёсэ составил на серебряный поднос опустевшие чашки, из которых пили чай, и, ловко им балансируя, исчез за толстой дубовой дверью. Дождавшись его ухода, Масуи вдруг задал странный вопрос:
— Бывший ваш старший приказчик Якити жил, кажется, в Кудзю?
— Да, в Кудзю.
— А что стало с его семьей после его смерти?
— Якити в отличие от нашего старшего винокура был человеком бережливым и прижимистым. Он оставил сыну в наследство порядочную сумму денег и землю. Сын сейчас уже и сам старик; когда он приезжает в наш город, то всегда останавливается у нас.
— С ним и сейчас поддерживаете связь?
— Конечно. Но почему вы об этом заговорили? —скорее безотчетно, чем заподозрив что-то недоброе, спросил Сёдзо.— Эвакуация?
Когда Масуи заводил речь о родных краях, он начинал удивительно напоминать доброго старичка. Но слово «эвакуация» мгновенно согнало мягкое выражение с его лица. Взгляд стал сердитым, как у школьного учителя, не любящего, когда любопытный ученик задает лишние вопросы. В таких случаях Масуи тоже, как учитель, никогда не отвечал на заданный вопрос, а продолжал спрашивать то, что ему было нужно.
Отставив чашку с чаем, Масуи вернулся к разговору о Кудзю.
— А чем они там занимаются?
— Крестьянствуют, да еще держат лавочку — торгуют продуктами и разной мелочью. Дом они еще при жизни отца перестроили, и сейчас там может поместиться очень много людей. Как-то еще школьником я был там с целой группой одноклассников: мы собирались совершить восхождение на гору Кудзю, но старик не пустил нас, сказав, что нам одним идти туда опасно. Конечно, подняться на эту гору потруднее, чем на вулкан Асо, например.
Сёдзо ни разу еще не закурил, хотя у него теперь было достаточно сигарет, чтобы некоторое время не ограничивать себя. Ему Масуи милостиво разрешил курить у него в кабинете, но с тех пор как сигареты стали давать по карточкам, Сёдзо привык экономить. Зато он налег на бисквиты и, уписывая их, вспоминал деревенские лакомства жителей Кудзю: жареные каштаны и мороженый соевый творог, гречневые блины, сушеный папоротник, вяленую форель. Всю эту снедь доставляли старшему приказчику Якити из деревни, и особенно были хороши каштаны. Твердые, хрустящие, с желтоватым глянцевитым блеском, они казались не плодами с дерева, а скорее напоминали ракушки. Мальчиком Сёдзо любил их больше, чем сырые каштаны. Не сходящий до апреля снег, метровые сосульки, свисающие с крыш, необходимость даже летом надевать теплую одежду — все это делало для женщин семейства Канно горную деревушку, лежащую где-то на границе про-. винции Хиго, далеким, чужим и страшным уголком. Но как все это привлекало маленького Сёдзо своей загадочностью, как захватывали его рассказы приказчика Якити об охоте на медведей... А с каким удовольствием он впивался мальчишескими острыми зубами в крепкую сладковатую мякоть каштанов! Но, допив чай и покончив с бисквитом, он отмахнулся от детских воспоминаний, серьезные и невеселые мысли вновь овладели им.
— Тайфуны,— заговорил он снова,— как правило, обрушиваются прежде всего на остров Кюсю. Если предполагать, что американцы, которые уже включили Формозу в сферу своих воздушных налетов, будут продвигаться тем же путем, что и тайфуны, то Кудзю, несомненно, более безопасное убежище, чем наш городок Юки, который может оказаться на пути американцев. Правда, не знаю, может, сейчас в Кудзю положение изменилось, но в те времена, когда жив был еще старик Якити, там даже повивальной бабки и то не было.
— Ну, это как-нибудь можно будет уладить.
Итак, Сёдзо, не побоявшись, подобно любопытному ученику, забежать вперед, заставил наконец учителя ответить ему — ведь это и был косвенный ответ на тот вопрос, который он поставил в лоб, заговорив о показаниях летчиков Дулиттла. Во всяком случае ясно было, что и Масуи считает крах неизбежным. Финансист замолчал, показывая, что больше не намерен говорить о Кудзю, и посмотрел на часы, стоявшие на столе. Стрелки на светящемся циферблате этих часов, которые каждое утро будили его еще затемно, образовали прямую линию: одна указывала на цифру 4, а другая на цифру 10. До назначенной конфиденциальной встречи оставалось десять минут. Масуи перевел взгляд на Сёдзо и тоном увещевания сказал:
— Я хотел при случае еще раз сказать тебе...
— О чем?
— О том, что при сложившейся обстановке и для тебя самого было бы наиболее разумным значиться хотя бы формально в списках служащих одного из моих предприятий. Как ты считаешь?
— Я ведь однажды уже отказался от этого.
— Все зависит от обстоятельств. Иногда не вредно и передумать.
— Я понимаю это. Конечно, я сам себе причиняю вред в данном случае. И я ценю вашу доброту, вы заботитесь о моей же пользе. Но прошу вас, позвольте мне остаться при своем решении. Я человек слабохарактерный и нерешительный— отсюда и все мои неудачи. Но это свое решение я не хочу менять. Марико понимает меня и согласна со мной.
При упоминании о жене что-то кольнуло у него в груди. Когда он заговорил об этом с Марико, она его слушала, опустив свое овальное личико, и молча кивала головой, потом медленно подняла на мужа голубые глаза, и они были полны слез. Сёдзо, конечно, понимал противоречие между своим отказом от предложения Масуи и тем, что он всего лишь час назад спокойно уложил в чемодан целый ворох подаренных ему вещей. Отчасти, может
