Давая анализ личности последней русской императрицы, обязательно следует упомянуть об ее отношении к религии. Бесспорно, что Александра Федоровна была верующим человеком. Ее православие представляло собой сложное сочетание русской религиозной обрядности, мистических учений и спиритуалистических исканий. Оно держалось не только на авторитете Православной Церкви, но и на духовной силе выдающихся личностей – отшельников, старцев, проповедников. Отсюда ее сильное увлечение фигурой русского монаха конца XVIII – первой трети XIX века, Преподобного Серафима Саровского. Еще при жизни он имел немало высоких почитателей, в том числе жену Николая I Александру Федоровну, а также супругу Александра II Марию Александровну. Преподобный Серафим обратил на себя внимание императрицы тем, что славился способностью своими молитвами помогать женщинам, страдавшим бесплодием. Многочисленные чудесные исцеления, происходившие благодаря молитвам Преподобному и воздействию целебных святых ключей неподалеку от Саровского монастыря, побудили Александру Федоровну вместе с сестрой Елизаветой Федоровной и золовкой Ольгой Александровной совершить омовение в водах источника. Рождение наследника спустя год после этого окончательно убедило Александру и Николая в чудодействе Преподобного Серафима. Иконами с его изображением благословлялись отправлявшиеся на русско-японский фронт войска, его образ украшал кабинет Николая, а личные вещи хранились в Феодоровском Царскосельском соборе.

Не только Александра Федоровна, но и император был глубоко и искренне верующим человеком. Это сквозило в семейной переписке, в восприятии житейских неурядиц и радостей. Их любимым местом была закрытая для посторонних церковь в Царском Селе, где они имели возможность остаться наедине со своими чувствами. Их высокая религиозность, постоянный тесный контакт создавали почву для взаимопонимания в духовной области. Будучи в Москве весной 1900 года во время подготовки к Пасхальным торжествам, Николай писал матери: «Я никогда не знал, что способен достичь таких высот духовного восторга, как те, которые открыл мне Великий Пост. Нынешнее чувство гораздо сильнее, чем то, которое я испытал в 1896 году. Сейчас я так спокоен и счастлив, и все здесь побуждает к молитве и дает умиротворение духу».

Для характеристики человека очень многое дают личные письменные свидетельства: рукописные дневники, переписка, заметки. В фонде ГАРФ, где сосредоточены документы, касающиеся последней императрицы, сохранилось около 600 подлинных писем царицы. Крупный, четкий, размашистый, хорошо организованный почерк. Характерное подчеркивание наиболее важных мест, обилие знаков препинания. Все это, как мне кажется, объективно отражает властный, «организованный», страстный характер Александры. Как же ее почерк контрастирует с мелким, бисерным, местами трудночитаемым почерком ее супруга! Вот как характеризует стиль письма царицы Р. Мэсси (1992): «Александра писала объемисто. Она начинала утром, вставляла абзацы в течение дня, продолжала до ночи и, возможно, добавляла еще больше на следующий день. Четким округлым почерком она писала царю по-английски тем же стилем, каким она пользовалась для своих друзей: летящей прозой с неправильной орфографией, с множеством сокращений, с пропусками тех слов, которые кажутся очевидными. Как длина, так и стиль ее писем были неудачными. Часто перескакивая, она производила впечатление легкомысленности на людей, которых в действительности любила. Страстный пыл некоторых мест подтверждает большие чувства, на которые Александра была способна… Длина ее писем сделала их интерпретацию для историков и биографов весьма трудной». Что касается дневников императрицы, то они были сожжены ею в марте 1917 года. Остались лишь краткие записи последних двух лет жизни, выписки из трудов богословов и философов, строки любимых поэтов: Майкова, Фета, Лермонтова, Пушкина, К.К. Романова, а также сборник «изречений» Г. Распутина (ГАРФ, Ф. 640, оп. 1, д. 309–333). Подавляющее большинство автографов исполнено на английском языке. Интересно, что императрица до конца жизни практически не разговаривала по-русски, делая «исключение» лишь для духовенства и низшей прислуги (Мосолов А.А., 1993), что составляло разительный контраст с ее старшей сестрой Елизаветой Федоровной, душой и привычками ставшей русской.

Составить личное впечатление о чете последних самодержцев, как и многих их предшественниках, мне помогло изучение их лиц, особенно глаз, улыбок, запечатленных в портретах. Будучи молодым человеком, часто посещая Эрмитаж и Русский музей, я любил рассматривать батальные полотна, пейзажи, картины с библейскими сюжетами. После сорока лет внезапно обнаружил, что меня больше интересуют портреты. Видимо в этом возрасте к человеку приходит, по мере накопления жизненного опыта, способность понимать жизнь, прожитую другими людьми, с ее страданиями и радостями, что накладывает неизгладимый отпечаток на лицо, взгляд, позу, жест, руки. Глазу внимательного наблюдателя, тем более специалиста, многое скажут даже прически, украшения, одежда.

В плане изучения личности Николая II и Александры Федоровны мне помог и массив информации, которой практически не существует в отношении предыдущих самодержцев – фотоархив императорской семьи, начиная с 80-х годов XIX века. Чудом сохранившиеся стеклянные черно-белые негативы, составляющие огромную коллекцию Центрального государственного архива кинофотодокументов, легли в основу книги «Николай II» М.П. Ирошникова и соавторов, вышедшей в Петербурге в 1992 году. В альбоме представлены десятки фотографий, на которых цесаревич, а затем и император изображен как в официальной, так и семейной непринужденной обстановке. Как часто улыбающимся, приветливым лицам Николая и детей сопутствует печальное, напряженное, «отторгающее» зрителя лицо Александры…

Всматриваясь в письма, портреты и фотографии, а через них в судьбу императрицы Александры – женщины, разделившей престол со своим супругом в тяжелейшее для русского самодержавия время, нельзя не признать, что она бесспорно достойна простого человеческого сострадания. Страшным оказался не только конец, но и весь период ее жизни, который проходил в бесконечной тревоге и ожидании возможной смерти сына. Достаточно каждому человеку примерить эту трагическую ситуацию на себя, как становится очевидно, что в таком случае все мысли и чувства так или иначе будут подчинены всепоглощающей заботе и что невозможно требовать от изначально болезненного и психически неустойчивого человека, каковым являлась царица, полной разумности в поступках и адекватного восприятия действительности. К сожалению, то, что бесспорно было бы понято и прощено обычной женщине, ни Дом Романовых, ни русское общество, ни историки не смогли простить императрице, обязанной в силу принесенных перед Богом обетов и человеческого разума руководствоваться, прежде всего, интересами державы и народа.

* * *

Я перехожу к самым трагическим страницам своего повествования о судьбе последнего российского императора. Когда началась февральская смута, царская семья была разделена: государь был в Могилеве, где находилась ставка, императрица с детьми – в Царском Селе. Сопоставляя показания свидетелей[289]: генерала Д.Н. Дубенского, находившегося в те дни при государе, и А.С. Лукомского, занимавшего должность генерал-квартирмейстера Верховного Главнокомандующего, а также опубликованные другие документы и воспоминания, представляется возможным констатировать следующие факты. 23 февраля в Ставке впервые была