судей, — то удовлетворится той работой, которая обеспечит ему успех при опоре на влияние отца, которое гарантирует ему в конце концов должность, к которой он стремится. Я не нашёл этому объяснений, кроме одного: гордость, что вынуждает его добиваться успеха и нещадно толкает вперёд. Разве не так? Что ты думаешь об этом?

Камаль честно ответил:

— Хасан — молодой человек, чей характер и сообразительность достойны восхищения…

— Я слышал, как мой отец говорил однажды о его отце, Салим-беке Сабри, что тот — исключительно справедливый судья, за исключением политических процессов…

Это мнение совпало с мнением Камаля, ибо он и прежде знал, что Салим-бек Сабри на стороне либерал-конституционалистов, и он саркастически заметил:

— Это значит, что Хасан — великолепный юрист, но не пригоден быть судьёй.

Хусейн громко захохотал и сказал:

— Я же забыл, что разговариваю с вафдистом…

Камаль, пожав плечами, ответил:

— Но твой отец не из вафдистов!.. Представь себе, что Салим-бек Сабри выступает в трибунале по делу о заговоре и убийстве против вафдистов Абдуррахмана Фахми и Ан-Нукраши!

Придали ли его слова о Салим-беке Сабри облегчение Хусейну? Да, это ясно было видно по его красивым глазам, не привыкшим ко лжи или лицемерию. Вероятно, это можно было отнести к соперничеству, которое обычно возникало — независимо от воспитания, учтивых манер и такта — между сверстниками. Шаддад-бек был миллионером, капиталистом, обладавшим положением в обществе и авторитетом, не говоря уже о его исторической связи с хедивом Аббасом, тогда как Салим-бек Сабри был судьёй в верховном суде — такой пост пленял людей прямо-таки до степени почитания судей как святых. Поэтому было неизбежно, чтобы высокий пост и огромное богатство обменивались время от времени злобными взглядами.

Хусейн кинул на сад, простиравшийся перед собой, спокойный взор, к которому примешивалась некоторая грусть. Ветви пальм лишились листьев, а кустики роз оголились, пышная зелень сада поблёкла, и с уст бутонов исчезли улыбки цветов. Сад казался погружённым в печаль перед приходом зимы. Указав рукой перед собой, Хусейн сказал:

— Погляди на то, что сделала зима. Это наше последнее собрание в саду, хотя ты ведь любитель зимы…

Да, Камаль и правда любил зиму, но ещё больше зимы, лета, осени и весны любил Аиду, и никогда не сможет простить зиму за то, что она лишила его этих счастливых встреч в беседке. Однако он согласился с другом:

— Зима — короткое и красивое время года, и в холодах, тучах, моросящем дожде самая настоящая жизнь, которой внемлет сердце…

— Мне кажется, что любители зимы обычно бывают активными и энергичными людьми, а ты как раз такой, и Хасан Салим тоже…

Камаль почувствовал облегчение от этой похвалы, хотя ему хотелось, чтобы она относилась к нему одному, а не только к Хасану Салиму. Он ответил:

— Но я отдаю учёбе только половину своей энергии, и по правде говоря, интеллектуальная жизнь выходит далеко за пределы университета…

Хусейн одобрительно кивнул головой и сказал:

— Не думаю, что есть такой университет, который бы поглотил много времени, выделяемого тобой ежедневно на занятия… Кстати, я не одобряю такое чрезмерное усердие, хотя иногда меня даже зависть берёт. Скажи-ка мне, что ты читаешь сейчас..?

Камаль был в восторге от такой беседы, которую после Аиды любил больше всего, и потому ответил так:

— Сейчас я могу тебе сказать, что моё чтение стало регулярным, и не носит непроизвольного характера. Я не читаю больше всё что попало: переводные рассказы, сборники поэзии, критические статьи. Я начал прокладывать путь немного более просвещённо и выделять по два часа в день каждый вечер за чтением в библиотеке, где ищу в энциклопедии значение таких смутных и загадочных слов, как «литература» и «философия», «мысль» и «культура», и в то же время записываю названия книг, которые мне попадаются. Это чудесный мир, в котором от жадного любопытства растворяется моя душа…!

Хусейн внимательно, с интересом слушал его, откинувшись на спинку бамбукового стула и положив руки в карманы синего английского блейзера. На губах его играла безмятежная понимающая улыбка. Он сказал:

— Превосходно. В прошлом ты иногда сам спрашивал меня, что тебе читать, а сегодня пришла моя очередь спросить тебя. А куда ты направляешься, ты знаешь?

— Постепенно, не так быстро… Я полагаю, что направляюсь в сторону философии!

Хусейн удивлённо вскинул брови и с улыбкой спросил:

— Философии?.. Это провокационное слово. Будь осторожен, не упоминай его в присутствии Исмаила!.. К тому же я издавна полагал, что ты направишь своё внимание на литературу…

— Тебя не в чем упрекнуть. Литература — это возвышенное удовольствие, вот только этого недостаточно для меня, ибо моя первостепенная задача — это истина: что такое Бог, что такое человек, что такое дух, и что такое материя?! Философия это как раз то, что собирает все эти разрозненные части воедино, в логический, яркий симбиоз, и как я недавно понял, это именно то, что я всем сердцем хочу познать. Это настоящее путешествие, по сравнению с которым твоё кругосветное путешествие кажется чем-то второстепенным. Представь, что мне удастся найти ясные ответы на все вопросы!..

Лицо Хусейна засветилось от воодушевления и страсти. Он произнёс:

— Это и впрямь великолепно. Я без промедления присоединюсь к тебе в этом чудесном мире. Я даже прочитал несколько глав по греческой философии, хотя и не почерпнул оттуда чего-либо значительного для себя. Я не такой увлекающийся человек, как ты. Я срываю один цветок отсюда, второй оттуда, и словно мотылёк летаю от одного к другому. А сейчас позволь мне быть с тобой откровенным: я боюсь, что философия оторвёт тебя от литературы. Ты не удовлетворён одним лишь чтением, ты хочешь думать и писать. Но тебе не дано — насколько я полагаю — быть и философом, и литератором одновременно..!

— Ничто не оторвёт меня от литературы. Моя любовь к истине не противоречит наслаждению красотой. Но работа — это одно, а отдых — другое, и потому я решился сделать философию своей работой, а