Портер останавливается и, очевидно, ждет, что мы станем ахать от его колоссальных цифр, а мне было безразлично, если бы он даже вместо миллионов сказал биллионы, эти числа одинаково не воспринимались моим сознанием. Поэтому я молчал, а Билл выразил свои чувства лишь легким: ого!

– Ого! – передразнивает его Портер. – На вас это, очевидно, не производит впечатления. Попробую выразиться яснее. Представьте, что вся эта масса была бы выгружена на Бродвее. Была бы насыпана улица от Боулинг Грин до Спюйтен Дювиль в шестьдесят метров шириной.

– Ну, наконец-то, подействовало, – смеется он, глядя на наши обалдевшие физиономии, – и это совершенно соответствует действительности.

– Столько шума вокруг Панамского канала, а между тем при семидесяти двух километрах длины они вырыли немногим больше ста пятидесяти милллионов кубических метров. Наш канал имеет в длину всего двенадцать километров, а между тем мы вырыли только в три раза меньше. Конечно, будь наш канал на виду у всех, газеты писали бы о нем, и народ стекался бы осматривать наши работы. Но мы работаем в тиши, без барабанного боя и литавр, а выкопали канал такой ширины, как центральный парк. Длина его равна расстоянию от ратуши до Сто двадцать пятой улицы; во время отлива в нем двенадцать метров, а это значит, что до необходимой глубины нам осталось прокопать в бухте от трех до восьми метров. А между тем мы сами не видим нашу работу. Мы только вытягиваем вперед наши приемные рукава и щупаем ими во мраке.

– И вы все это выкопали одним единственным землесосом? – спрашивает Билл.

– Нет, до самого последнего времени у нас было четыре. Теперь работа почти закончена, и у нас в бухте два судна. Да и второе сейчас ушло, чтобы помочь при работах в Рокевейской бухте. Работа непрерывная – день и ночь, из года в год. Лишь в субботу вечером мы отправляемся в гавань, воскресенье проводим на суше, но во всякое другое время вы всегда найдете нас здесь. Мы трудимся без отдыха, будь дождик или солнце, только сильная буря заставляет нас искать убежища.

– Это очень однообразная работа, – заме- чаю я.

– Иногда немного однообразна, а случается и нам кое-что переживать, да вот хотя бы дня два тому назад. Стояли мы внизу у входа в бухту. Был такой густой туман, что работать было невозможно; мы стояли на якоре. Вдруг слышим рев большого, выходящего в море судна, и тут же свисток другого, входящего в гавань, оба приближались и мы были между ними. Непрерывно предупреждаем их звоном нашего колокола, но свисток все ближе и ближе. Напряженно высматриваю в тумане приближающийся пароход, и вот он неожиданно вынырнул передо мной из тумана не дальше как в шестидесяти метрах, идя при этом со скоростью не меньше пятнадцати узлов. Его корпус казался огромной скалой. С какой силой налетит он на нас через несколько мгновений? Что нам остается делать? Только вызвать сигналом всю команду на палубу; но судно – это был каботажный пароход – к нашему изумлению, делает быстрый, крутой поворот и проходит не дальше, как в трех метрах от нас. Такие переживания действуют на нервы сильнее, чем может подумать тот, кому их не приходилось испытывать.

Пока мы разговаривали, наш землесос пыхтит вдоль канала. Незадолго до того, как мы должны были приехать на место выемки песка, Портер позвал нас посмотреть на громадные всасывающие трубы. Их было две – с каждой стороны судна по одной. Прежде мы их не могли видеть, потому что при тяжелой нагрузке судна они были погружены в воду; теперь же они поднялись из воды. Трубы имели пятьдесят сантиметров в диаметре, и с судном они соединялись коленчатым шарниром. На нижнем конце каждой трубы находилась сетка или что-то вроде наконечника сантиметров сто пятьдесят ширины с отверстиями в двадцать – двадцать два сантиметра.

– Что бы ни вошло в эти дыры, все поднимется наверх, вода поднимет в приемники любую тяжесть.

– А что вы делаете с камнем большей величины, чем отверстие?

– Мы выкапываем дыру в песке и зарываем его.

– Зарываете?

Портер усмехается.

– Опять я вас удивил? В этой бухте масса больших камней; никто ведь никогда не рассчитывал, что здесь будут копать канал, а потому не было запрещения сваливать сюда камни. Высасывать мы их не в состоянии, их слишком много. Мы можем только выкопать около кучи камней глубокую яму. Затем с контрольной лодки пускают струю воды, она разрыхляет эту кучу и сбрасывает в яму.

Мы немало поражены.

– Да, – продолжает Портер, – струей воды мы действуем на камень, как садовым насосом на кучу песка. Безразлично, будем ли мы действовать струей под водой или где угодно.

Вот сетка падает в воду, начинают действовать насосы. Потоки воды с шумом и пеной без конца льются в четырехугольные желоба по обеим сторонам приемников. Скоро вода стала мутной, но мы ждем таких же потоков песка, а их нет.

– Разве вы только воду выкачиваете вашими насосами? – спрашиваем.

– Да, больше всего воды, но скоро приемники будут полны, и тогда вода станет переливаться через край в отводной канал, а ил и песок осаждаться на дне.

Вот при какой грязной работе землесосов нам пришлось присутствовать! Неприятен был лишь запах, который шел от ила, когда землесосы снимали самый верхний его слой.

Затем Портер повел нас внутрь судна и показал работу больших насосов. Там было два насоса по три метра в диаметре с машинами по четыреста пятьдесят лошадиных сил. Временами слышен был грохот и стук, если вода захватывала большой камень, но от мелких камней стук не прекращался ни на миг. Чем-то своеобразным и непостижимым веяло от этой работы обоих землесосов, которые рылись вслепую в грунте, поглощая все, что ни попадалось им по пути. По словам Портера, судно должно находиться постоянно в движении, чтобы его не отогнало морскими волнами, и при этом не портились и не рвались бы трубы.

Вернувшись на палубу, с сожалением видим, что наш буксир снова стоит вдоль борта, и мы должны закончить наше пребывание здесь.