Среди футболистов не было только Гарринчи. Возможно, он давно уже там, в автобусе, слушает льющуюся из репродуктора мелодию? Нет, сквозь прозрачные стекла не видно его смуглого лица.

Мне, как «старожилу» Рио-де-Жанейро, необходимо было в тот час помочь советским тренерам собрать наших футболистов. В полутемных ночных коридорах «Мараканы», как две капли воды похожих друг на друга, порталах, ведущих к выходу, новички, да еще без знания языка, могут легко заблудиться. Я вылавливал в толпе советских футболистов и направлял их к нашему автобусу. Ну а когда все оказались в сборе, как это часто бывает после многолюдных зрелищ, обо мне забыли. Автобус, взревев мотором, быстро «отчалил» от «Мараканы». Ехать мне было не на чем: свой редакционный «фордик» я оставил в центре города у отеля, где жили советские футболисты, так как на стадион приехал вместе с командой.

Городские автобусы, обвешанные пассажирами, привыкшими уезжать после больших матчей именно таким способом, один за другим уплывали в город.

Нет худа без добра: тут я увидел Гарринчу. Знакомые бермуды[11], резиновые шлепанцы на босу ногу, темная майка. Кончиками пальцев он придерживал пластиковую сумку (такие в гастрономах дают для покупок), очевидно, с принадлежностями для душа. Но меня поразил не его внешний вид, а его одиночество. Почему Гарринчу не пригласили в тот роскошный автобус, увозивший Пеле и других знаменитостей на званый ужин?

Гарринча остановился, взял протянутый заспанным негритенком блокнот. Оставил в нем свою подпись, затем подписал другой листок бумаги. Больше охотников за его автографами в ту ночь не нашлось. Из темноты подкатил старенький, видавший виды «фольксваген». Открылась дверца, и Гарринча, нагнув голову, сел в машину. «Фольксваген» тут же отъехал, оставив дымный след из выхлопной трубы. Он увозил в ночь героя «Мараканы», лучшего футболиста планеты, увозил словно в небытие, подальше от толпы, которая два часа назад устроила ему оглушительную овацию. Все это произошло так буднично и быстро, что я даже опешил. Несколько секунд над местом, где только что стоял «фольксваген», еще витал мистический дымок. «Не почудилось ли?» — промелькнула мысль. Так уходить со стадиона в день своего торжественного бенефиса мог только Гарринча — скромный, простой, немного чудаковатый Мане, совершенно не тщеславный человек, гений футбола.

Возможно, он не хотел быть среди старых товарищей на собственных «поминках» и предпочел затеряться в толпе. Зачем ему этот званый ужин, если он уже успел потерять самое главное в своей жизни — футбол?

В 1975 году закончилась моя бразильская командировка, и я потерял связь с Гарринчей, Элзой Суарес. Спортивная зарубежная печать рассказывала о Пеле, который продолжал выступать за американский «Космос», заниматься бизнесом, сниматься в кино, затеял бракоразводный процесс. О Гарринче нигде не говорилось ни слова. Теперь мы знаем: те годы были самыми мрачными и печальными в его жизни.

1964 год. Гарринча лишь статист команды «Ботафого». Постоянная боль в колене заставляет его отказаться от игр в чемпионате Рио-де-Жанейро. Руководство клуба незамедлительно штрафует его на половину зарплаты. Сделать операцию колена не разрешают. Лишь в октябре, несмотря на мнение руководителей и медицинского персонала «Ботафого», ему удается сделать операцию больного колена.

1966 год. Гарринча продан «Коринтиансу» за 220 миллионов крузейро. Он вышел играть за команду 2 марта в розыгрыше Кубка страны. «Коринтианс» проиграл этот матч «Васко да Гама» со счетом 0:3. Второй столь печальный результат в жизни Гарринчи.

Игра Мане разочаровала публику.

(Из архива Бразильской конфедерации спорта)

Трудные годы

Операция колена самого знаменитого в мире, сделанная бесплатно спортивным хирургом Марио Тоуриньо из футбольного клуба «Америка», прошла успешно.

Через неделю Гарринча начал ходить, а через месяц приступил к тренировкам. Наконец, спустя еще несколько дней он вышел на поле в черно-белой полосатой футболке «Ботафого», как всегда, под седьмым номером, явно соскучившийся по футболу. Несмотря на лишний вес, он уверенно отыграл первый тайм и вместе со всеми спустился на перерыв в раздевалку. Присев на скамейку, привычно снял мокрую от пота футболку, расшнуровал бутсы. Но, нагнувшись, вдруг почувствовал знакомую боль в колене. Поднялся, босиком прошелся по холодному кафельному полу, пытаясь расслабить ноги. Боль не проходила. Тренер заметил его маневры. Пришлось признаться, что снова разболелось колено. Шеф, озабоченный нулевым счетом, заменил Гарринчу молодым футболистом и повел команду наверх, продолжать игру.

Раздевалка опустела. Гарринча заглянул в кабинет массажиста, приоткрыл дверь в коридор. Вокруг ни души. Впервые он почувствовал страх. Вспомнились самые тяжелые матчи, когда он держался только на уколах. Тогда, чтобы не кричать от боли, он брал в рот полотенце. Прихрамывая — нога продолжала ныть, — направился в душ. Долго стоял под струями прохладной воды. На поле к игрокам запаса, сидевшим под прозрачным навесом, он вышел уже в самом конце игры. И даже не глянув на табло, сразу понял по тому, как притих стадион, что у «Ботафого» игра не клеилась. Сумрачные лица товарищей, потухшие глаза, устремленные на поле. Требуемой турнирной ситуацией победы не получалось. Запасные игроки потеснились, освобождая ему место. Молча присел на край скамейки, и в это мгновение по стадиону прокатился оглушительный тяжелый стон. В ворота «Ботафого» влетел мяч. Сидевшие рядом молодые игроки, закрыв в отчаянии глаза, все, как один, схватились за голову. Чемпионат был проигран.

Гарринча не вернулся в раздевалку, сразу уехал со стадиона. Вечером позвонил массажисту, попросил приехать. Но тот обещал встретиться с ним лишь завтра. Нога болела всю ночь, не давала спать. Наутро он сам поехал в госпиталь.

Приговор врача суров и однозначен. Прекратить игры, на неделю в постель. Затем еще пару недель продолжать лечение в госпитале. Рушились все планы, под сомнением оказывался новый контракт с клубом.

Руководители команды с заметным неудовольствием предоставили ему еще один отпуск, разумеется, без выплаты процентов от матчей.

Инъекции, пункции, ледяные компрессы, которые делались ежедневно почти в течение целого года, лишили колено привычной гибкости. Гарринча плохо чувствовал мяч, не мог вести его по полю так стремительно, как прежде. На опасном тридцатилетнем рубеже, критическом для каждого мастера, Гарринча утратил способность «взрываться» для молниеносного рывка. Все это он понял, выйдя из госпиталя. В отношениях с руководством команды возник холодок. На него стали смотреть невидящими глазами. Он стыдился появляться в команде.

Предстояла поездка в