Шрифт:
Закладка:
Таня побагровела.
— Ты… Миша! — Она прижала ладони к щекам, вновь изображая из себя невинную. — Как ты мог поверить какому-то… Он же наверняка наврал, чтобы гонорар оправдать!
— Или не наврал, — иронично, но горько улыбнулся Михаил, встал с табуретки, пошёл в коридор, вытащил из дипломата ту самую папку и вернулся на кухню. Молча отдал всё Тане, сел — и внезапно подумал, что зря он, наверное, не курит. Сейчас было бы кстати…
Жена листала собранные детективом доказательства, в том числе и фотографии, и выражение её лица было… непередаваемым. Она то бледнела, то зеленела, то краснела, то начинала вздыхать и всхлипывать, то явно злилась, сжимая пальцы на листах бумаги так, будто желала их порвать. В конце концов отшвырнула от себя папку, будто та была прокажённой, и яростно зашипела:
— А что ты хотел, Миш?! Я вышла за тебя замуж в восемнадцать лет, не успела ничего повидать! Да, мне интересно встречаться с другими мужчинами! Да, Машка не от тебя! И чего теперь, бросишь нас?! — С каждой фразой её голос всё сильнее повышался. — Не нужны мы теперь тебе будем, да? Особенно Машка, она же чужая!
— Замолчи, — резко и громко перебил её Михаил. — Что ты несёшь, Таня? Как мои дети могут быть мне чужими?!
— Юра твой, а Маша…
— И Маша моя! — заорал Алмазов, вскакивая из-за стола и напрочь забывшись. — И чтобы я ничего подобного больше не слышал от тебя! Никому не вздумай этого говорить, особенно самой Маше, поняла?! Поняла, Таня?!
— Да поняла я, поняла! — Жена тоже вскочила, попыталась обнять, но Михаил отстранился. — Миш, пожалуйста! Не надо! Ну извини меня, я… не могу иначе, пойми! Мне нужно это!
— Что нужно-то? — Он всё отлеплял и отлеплял от себя её руки. — Другие мужики, что ли? На хера, Тань? Мне же другие бабы не нужны, зачем тебе-то другие мужики?!
— Ты просто не пробовал…
— Что-о-о?! — проорал он сдавленно и, окончательно отодвинув в сторону жену, отошёл от стола. — Ты совсем сдурела?! Ты что говоришь-то такое?!
— Миш… — Она потянулась к нему с залитыми слезами лицом, помотала головой. — Прости, я не то хотела сказать! Вырвалось… Я так не думаю!
— Да х** знает, что ты вообще думаешь и чем, главное! — вновь повысил голос Михаил. — П**дой, наверное! Таня, мать твою! Почти десять лет брака! Псу под хрен! Ну чего тебе не хватало, а?! Чего?!
— Не знаю, не знаю! — Она снова разрыдалась, села на пол и посмотрела на Михаила исподлобья, но на этот раз её взгляд был виноватым. — Не могу я просто дома сидеть! Мне хочется, чтобы смотрели, комплименты делали. Нравится это! Нравится!
— То есть, ты будешь продолжать мне изменять, правильно я понимаю? — подытожил Михаил уже почти спокойно, и Таня замерла. Сглотнула и побледнела, явно не зная, что ответить на подобный вопрос.
Сказать «нет, не буду» она не могла, а «да, буду» — тем более.
— Ясно, — хмыкнул он устало. — Знаешь, что, Таня? С этого дня будем жить каждый своей жизнью. Вместе воспитываем детей, но на этом всё. Я делаю, что хочу и с кем хочу, то же самое касается тебя. Моё условие только одно — больше никаких беременностей от других мужчин.
Таня обескураженно кивнула.
— А… от тебя? — поинтересовалась глухо, и Алмазов едва не расхохотался.
— Извини, но я с тобой спать не буду, — он развёл руками, повернулся к выходу из кухни, и прежде, чем шагнуть за порог, тихо произнёс, оглашая это, как приговор их семейным отношениям: — Я со шлюхами не сплю.
Глава 30
Оксана
После проведённого с шефом вечера она с трудом уснула. Всё ворочалась, вспоминала… и мучилась, потому что находиться рядом с Алмазовым, разговаривать с ним, и даже ехать в одной машине — всё это оказалось приятно и будило её долго дремавшую чувственность. Оксана даже боялась представить, что было бы с ней, если бы Михаил Борисович вдруг вздумал коснуться её — да она, наверное, просто взорвалась бы от возбуждения. Она и так-то почти взрывалась, просто сидя рядом с ним, слушая его спокойный голос и иногда замечая лёгкую улыбку. Немного охлаждали пыл воспоминания о субботнем утре и словах Алмазова о том, что Оксана непривлекательна… хотя нет, не немного. Когда она вспоминала об этом, то сразу расстраивалась и чувствовала себя ребёнком, которому дали только фантик без конфетки.
Может, шеф и относится к ней хорошо, но он точно её не хочет — сам сказал. И Оксане бы радоваться, потому что не надо, чтобы хотел, всё же он женат… Но как-то вот не получалось радоваться.
В ней вдруг подняли голову и радостно завыли почти позабытые детские комплексы. Оксану сильно дразнили в детском саду и школе — и вороной, и очкариком, и домовёнком Кузей, и селёдкой в очках, и ещё по-всякому. Понадобилось много душевных сил и времени, чтобы пережить эти дразнилки, смириться с собственной внешностью и поверить в то, что она вовсе не страшная, и вообще красота понятие относительное. А тут вдруг Алмазов вновь потоптался ботинками по Оксаниной уверенности в себе, заставил её усомниться в том, что она в принципе может хоть кому-то понравиться. Правда, «хоть кому-то» ей не хотелось, а хотелось именно ему, и это было ужасно. Кажется, она всё-таки умудрилась влюбиться в собственного женатого шефа. Надо срочно разлюбливать, пока не пропала совсем. И использовать для этого универсальный древний рецепт, в простонародье называемый «клин клином».
Но это завтра. Завтра Оксана обязательно позвонит Наташе. А сегодня можно немного подумать об Алмазове. Вспомнить, как он слушал её рассказ о том, как она раньше делала разных кукол, особенно любила вальфдорских. Они казались ей самыми душевными и милыми. Из ткани и пряжи, с едва намеченными личиками, заботливо наряженные в одежду, которую Оксана либо шила из лоскутков старых тканей, либо вязала крючком. С тех времён у неё остались дома семь кукол — остальных она продала. И Оксана показывала шефу фотографии, ощущая особую гордость, когда заметила на его лице искренний интерес и даже восхищение. Это действительно было здорово, тем более, что Коля всегда относился к рукоделию с небольшим презрением. «Пафос истинного художника», — так называла это Оксана с иронией. Тогда — с добродушной, теперь же — со злой. Теперь она не испытывала к бывшему мужу нежных чувств и видела разницу между его отношением к её ценностям
