Шрифт:
Закладка:
Меня в этом отношении все время занимала та самая античная отрешенность от момента складывающегося исторического повествования, какую мы наблюдаем у древних историков. Странным образом, но они писали так, как будто им была дарована некая изначальная объективность. Они рассуждали о событиях древности, недавней истории, других государствах и народах, о войнах и завоеваниях, царях и героях, выдающихся людях и безвестных обывателях полисов (которые, правда, всегда имели свое имя и характер – это для нас они безымянные), словно они владеют безусловной истиной исторического нарратива, что им точно понятно, о чем и главное – к а к надо рассказать.
Они напрочь были лишены сиюминутной оценочности при описании всего того, о чем они повествовали. Нет, разумеется, они знали о доблестях и талантах Алкивиада, о жестокости Ксеркса, о мудрости Сократа, героической смерти царя Леонида с тремястами спартанцами при Фермопилах, о гибели Пифагора от руки врага, не давшему тому решить очередную теорему, но разве это было проявлением их отношения или произведением оценки? Весь набор этих доблестей или негодных свойств человека, исторического персонажа, их оценка были известны им как бы заранее, они создавали историю Спарты, Афин, повествовали о войне с персами, в общем, зная, кто был прав, а кем и почему были совершены ужасные ошибки.
Сегодняшние исторические штудии большей частью похожи на сведение счетов, с одной стороны, со своими научными оппонентами, а с другой, представляют собой подношение тому или иному политическому режиму или даже конкретному деятелю, которому присягнул историк. Отсюда эти бесконечные воспевание в западной историографии «конца истории», «новой глобальности», создание архитектуры современной цивилизации во главе, отчего-то, именно с западным миром.[3]
Наше, скажем так – наивно обывательское, требование объективности от истории понятно по многим причинам – мы хотим знать: а как это было на самом деле? Но в современном мире всеобщей относительности и постмодернистской пустяковщины само это требование носит ничтожный характер – мы погрязли в исторической вкусовщине и субъективизме, и не всегда можем узнать очертания и контуры реально совершающейся истории. Для этого необходимо обладать тем самым античным мировоззрением, какое было связано с самым существом понимаемого и описываемого мира, а не с разнообразными версиями того «кинофильма», какой нам решили показать в данный момент и какой назвали «действующей историей». И мы упиваемся сложностями и тонкостями мотивировок поведения персонажей, их умозрительной философией, не понимая, что это просто-напросто театр теней, а сама история совершается по своим отвратительным законам, какие требуют прежде всего жертвоприношения со стороны людей. Они требуют человеческой крови и – главное – жизней во все большем объеме. И здесь никак не обойтись ни 300 спартанцами, ни героической гибелью царя Леонида, счетовод-история, пока не наберет определенное количество жертв, не завершит свои процессы по созданию новой картины мира.
Теперь же вопрос заключается в другом положении вещей, в возможности разрушения любой картины мира в принципе. Сама возможность уничтожения человечества в целом как-то нивелировалась в сознании людей. Она перестала быть такой острой, какой она была, к примеру, в 60-е годы XX столетия, когда ядерная гонка только-только набирала свои обороты. Интересно, с чем это связано? Или это работает инерция общего восприятия стабильности мира при отсутствии мировой войны вот уже 70 с лишним лет, или все же проявляет себя существующая у большинства человечества тайная вера в существование высшего разума, устроителя всех человеческих дел на земле, который не допустит исчезновения этого прекрасного мира в огне атомного пожара.
У меня нет ответа на этот вопрос, но и надежды на разумность человека также практически никакой (то есть она очень мала). Человеческое восприятие весьма и весьма консервативно, нам почему-то кажется, что сегодняшний день явно не может быть хуже вчерашнего, а завтрашний повторит сегодняшний. И это вполне разумно для понимания некой объективной стабильности всего живого на земле – жить с ощущением неизбежной катастрофы, какая обязательно наступит, невозможно. Поэтому-то во все времена ценились люди, какие могли предсказывать (или угадывать) будущее, воображать дальнейший ход событий. Но те процессы, что протекают в мировой цивилизации на сломе эпох, носят хаотичный и непредсказуемый характер. Ни один футуролог, жрец, колдун, шаман не в силах рассмотреть очертания мира, какой будет уже через год, не говоря уже о более длительных проекциях.
* * *
Руководитель России заявил как-то: «Зачем нам такой мир, в котором не будет России?» Если убрать в сторону декларативно-пропагандистский аспект этого высказывания, призванный оказать психологическое воздействие на соперников-врагов, то с философской точки зрения, это метафизическое утверждение. Рассматривать историю человечества, его культуру и цивилизацию как путь к одной бездонной яме, куда надо нам всем прыгнуть, поскольку существует предположение, что нас, Россию, пытаются элиминировать в практическом смысле, – нельзя. Во-первых, это не так, у России есть потенциал уничтожения потенциального агрессора, наносящий ему непоправимый удар. Во-вторых, Россия, тем самым, демонстрирует некую слабость, усматривая в угрозах со стороны Запада экзистенциальную для себя опасность.
Но подобное высказывание носит по-своему уникальный характер. Руководитель страны допускает исчезновение собственного государства и собственного народа в случае, если против них будут применены исключительные меры военного, в первую очередь, воздействия. Иначе говоря, в подтексте слов Путина звучит почти античная максима – «Спарта» готова погибнуть, если весь мир ополчится на нее, но и вам, врагам «Спарты» придется исчезнуть». Автор данной книги не берется давать какую-либо оценку данного высказывания, не об этом речь, но в нем высказаны никогда прежде так не артикулированные суть и смысл мирового исторического нарратива – так сейчас о человечестве и о России не говорит никто.
Но повторим в этом месте еще раз – главная угроза для России всегда исходила не по внешнему для нее периметру, несмотря на то, что мы законно упиваемся своими историческими победами над разными народами и странами – от Швеции до гитлеровской Германии, но она, эта угроза, образовывалась и проявляла себя прежде всего – изнутри. Россия всегда тяжко переживала исторические коллизии и оказывалась на самом краю гибели, когда она не могла найти в себе достаточно сил, чтобы встроиться в новый виток технологического, социально-экономического, культурного, антропологического развития. И встроиться эволюционно, не через радикальный слом и уничтожения всего, что было накоплено ею до данного момента перелома. Это неумение увязать предыдущий и наступающий исторические периоды характерно для всего исторического пути России и отражает глубинные ментальные особенности ее народа
