Под конец я глянул в нижний левый угол – в то место, куда я попросил ее приклеить вырезку из «Таймс». С первого взгляда я не сумел ее разглядеть. Я посмотрел более пристально через лупу – и увидел. Как только я увидел ее, вырезка стала колоть глаза, хотя раньше была невидимой. Моник проделала этот трюк: ты можешь долго не замечать чего-то, а потом, увидев, не можешь не замечать. Не имею понятия, как работает этот трюк, но, наблюдая его много раз, я знаю, что он работает. Глядя на полотно, я улыбнулся. Потом выпрямился и перешел ко второй картине.

Джаспер Джонс мне нравится не в такой степени. Он для меня чересчур прост и лаконичен. Его работы не вызывают у меня волнения. Полагаю, это мое личное отношение, ведь полно тех, кто платит за его картины большие бабки. Так что мое отношение к его картине не имеет значения. Мне лишь надо было убедиться в том, что полотно может сойти за подлинник. Я изучил его с той же тщательностью, что и Раушенберга. Полотно было намного проще с точки зрения композиции, цвета и содержания, и Моник еще раз проделала трюк с вырезкой из «Таймс».

Закончив, я отступил назад и вновь посмотрел на обе картины. И если я больше времени уделил Раушенбергу, кто может меня винить? Я не сомневался, что обе картины пройдут любую инспекцию. Черт, я был настроен позитивно! Даже зная о присутствии двух вырезок из «Таймс», я не мог разглядеть их с трех шагов. Моник здорово отличилась. Картины были безупречны.

– Охренительно красиво! – произнес я.

Вообще-то, я не хотел, чтобы Моник возгордилась, но не смог удержаться.

Я услышал за спиной шелест страниц и обернулся. Моник закрыла журнал, оставив палец в качестве закладки.

– Что ты сказал? – спросила она как-то вежливо и рассеянно.

Я сделал к ней два больших шага, схватил ее за плечи и обнял. Она не стала обнимать меня в ответ, но мне было наплевать. Она ведь приготовила сыр для моей мышеловки – два идеальных кусочка чеддера.

– Я сказал охренительно красиво, – повторил я. – Просто превосходно! Моник, ты показала класс!

Она дернула плечами, но я видел, что ей приятно.

– А что ты ожидал?

После этих слов мне захотелось поцеловать ее, но, когда я приблизился, она выставила между нами журнал.

Я был так возбужден, мне было наплевать. Я выпрямился и сунул руку в карман.

В уголках рта Моник заиграла легкая улыбка.

– Правда, Райли, ты ведешь себя так, будто не думал, что я могу это сделать.

Я вынул из кармана клочок бумаги и протянул ей.

– Чушь собачья! – ответил я. – Я знал, что ты это сделаешь. По сути, я был настолько уверен, что уже перевел деньги за эти две картины на твой счет. В Гонконг, тебе подходит?

Гонконг – это новые Каймановы острова, действительно хорошее место, когда надо пристроить деньги, если не хочешь, чтобы кто-то знал о них. Там не задают вопросов, просто кладут деньги на анонимный номерной счет.

Кивнув, Моник заглянула в бумажку. Она оценивающе посмотрела на меня и подняла бровь:

– Гонорар? Правда, Райли?

– Блин, да, – ответил я.

Я поймал себя на том, что чуть ли не приплясываю… Но какого черта! Увидев две ее идеальные копии, я был просто в восторге. Невыполнимая цель, к которой я стремился, становилась более реальной, заставляя думать, что у меня получится. Как будто мой план был своего рода машиной и мы только что завели ее и слышим, как впервые заурчал мотор.

– Ты это заработала, и даже больше.

Несколько мгновений Моник смотрела, как я приплясываю, потом покачала головой и засунула квитанцию в карман.

– А что теперь?

Я широко ухмыльнулся, показывая все зубы:

– Можем отпраздновать.

– О нет, – возразила она. – Я имела в виду, что дальше? С твоим супер-пупер-сверхсекретным гениальным планом с десятизначным числом?

– Ну-у-у… – начал я. – Давай сначала отпразднуем…

– Не-а, этого не будет, – чересчур поспешно ответила Моник. – Я имею в виду работу, Райли. Ты говорил, после этих картин будет что-то грандиозное.

Я ничего не мог с этим поделать. Ее слова оживили в моей голове картину следующего шага, и я призадумался. Потому что это будет настоящий облом. Отвратительный, опасный и абсолютно необходимый. Никто, кроме фантазера Райли, не мог бы выдумать ничего подобного. Потому что это было глупо, безнравственно, смертельно опасно и невыполнимо. Но тем больше меня притягивала мысль об этом.

– Угу, грандиозное, – согласился я. – Офигенно грандиозное!

Я пристально посмотрел на Моник. Таков был Третий Закон Райли: никому ничего не сообщать, пока в этом не возникнет необходимость. Но я поневоле стал думать, что, может, если я скажу ей… Черт, нет! Мне не так уж часто приходилось наблюдать, как женщина ослабляет защиту, переходя от «ни в коем случае» до «ох, черт, почему бы и нет». Более того, Моник больше других подходила мне в качестве партнера. И я почти доверял ей.

Но этот проект был, вероятно, самым грандиозным и сложным из моих проектов. И что бы вам ни говорили, правила нарушать нельзя. Особенно если это Правила Райли для выживания.

Поэтому я просто покачал головой:

– Не-а, этого не будет.

Только сказав это, до меня дошло, что я передразнивал ее. Моник поняла сразу и явно разозлилась.

– Ты когда-нибудь собираешься рассказать мне? – сердито спросила она.

– Ага, конечно. В свое время.

– В свое время, – повторила она, в свою очередь передразнивая меня. – Ну, блин, замечательно! И какого хрена это значит?

– Когда я узнаю, что у меня получилось. – Я кивнул на полотна. – Когда эти два шедевра сделают свое дело.

– Другими словами, когда кто-то обнаружит, что это подделки, – заметила Моник.

– Несколько «кто-то», – уточнил я. – И чем их будет больше, тем лучше.

– Значит, картины, вероятно, попадут в хранилище вещдоков, где будут собирать пыль и портиться, и в конце концов их выбросят.

Я пожал плечами. Подобная мысль не приходила мне в голову. Но Моник права, и это очень плохо. Картины чудесные. Я бы повесил обе у себя в гостиной, даже если бы пришлось расширить комнату. Но такова реальность.

– Да, возможно. Если все выгорит…

Моник встала с кресла и посмотрела на картины так, словно чувствовала к ним материнскую привязанность.

– Работая над ними, я отсидела себе задницу.

Повернувшись, я бросил взгляд на ее зад:

– Нет, вроде на месте.

– Райли, – вздохнула Моник, – у тебя какой-то извращенный ум.

– Спасибо, очень мило с твоей стороны. Надеюсь, он достаточно извращенный.

Я тоже взглянул на картины и вновь испытал прежнее чувство. Какое-то возбуждение, пробегающее по жилам и отрывающее от земли. У меня получится. Я снова запрыгал.