тебе известна. С тех пор как весть о разорении Речного становища достигла наших ушей, все говорят только о расплате. Я разделяю стремление своего народа, но если и не разделяла бы, не в моей власти помешать им отправиться на север, убивая каждого цокча, что встретится на пути. Однако мне боязно вообразить, сколь сокрушительными будут последствия. Цокчи наверняка пожелают отомстить. Коли так, где гарантия, что боги не придут им на выручку? Все мы чтим собственных богов, а боги платят нам взаимностью. Разве Утопленник, Сова-Родительница и Красноглазый Лис не воспрепятствуют, начни мы убивать и грабить их последователей, хоть те и повадились убивать, грабить нас первыми?

– Такой вариант не исключен, – молвила Мириада. – Хотя кое-какие боги предпочтут не вмешиваться со словами: «Вы положили начало убийствам и грабежам, теперь не ропщите».

– Кое-какие – возможно, – согласилась жрица. – Но отнюдь не все. И потом, где гарантия, что со временем им волей-неволей не придется вмешаться?

– Сомневаюсь, что Утопленнику есть дело до сухопутных дрязг, – сообщил я Мириаде, а посредством сакралов изрек: – Если не ошибаюсь, вопросы убийств и грабежей принято обсуждать на ежегодном сходе племен.

– Я призывала именно так и поступить, но многие не хотят ждать, ведь до схода еще целый год. Вдруг цокчи намереваются провести его в убийствах и грабежах? Коли они отчаялись и озлобились настолько, что перебили весь Речной лагерь, то едва ли послушаются схода. Тогда грядет катастрофа. Правила схода действуют, только если им следовать. Вдруг целое стойбище, целый народ решит иначе?

– Такое случалось прежде, – припомнила Мириада, – и очень плохо кончилось для непосредственных участников.

– А цокчи участвуют в сходе? – полюбопытствовал я.

– Скорее всего, – ответствовала Мириада. – С их отречением сход вряд ли распадется, а вот проблемы возникнут наверняка. От вступления цокчей выиграли практически все – прочие народы обрели постоянный источник металла и древесины, а соседствующие избавились от регулярных набегов. Практически.

Жрица то ли услышала Мириаду, то ли нет:

– Если ситуация в граде Вускции не переменится, откуда нам брать металл, древесину и стекло, как не друг у друга? А коли сход объявит налетчиков виновными, с чего им платить штраф? С чего платить всем нам, если мы располагаем лишь самым насущным? А коли так, коли ни у кого из нас не останется ничего сверх насущного, что тогда? Старейшины в становище у подножия задались этими вопросами и порешили прибрать к рукам все, что только можно, и защищать свою собственность до последней капли крови. Пускай налетчики знают, что покушаться на наши границы опасно. Боюсь, это обернется катастрофой. Если бы я только могла возвратиться в лагерь и сказать: «Сила и Кротость молвил свое слово. Кризис, толкнувший цокчей на мародерство, – явление временное. Нужно только перетерпеть год, перенести нашу стоянку куда-нибудь на юг или на запад, где нас не достанут грабители, а потом озвучить нашу беду на сходе. Если торговцы с юга не объявятся в нынешнем году, то непременно объявятся в следующем. Мародеры заплатят за свои бесчинства, в сходе не возникнет раскола. Однако мы должны набраться терпения». Такие вести уберегли бы нас от новых несчастий.

Однако спросить меня перед старейшинами ты не отважилась из страха услышать совсем иное, – изобразил я сакралами.

– Твои ответы нелегко трактовать. Они могут означать одно, а то и вовсе ничего. Порой их подлинный смысл открывается лишь со временем. – Жрица помедлила, собираясь с духом. – Скажи ты, что перемен к лучшему не предвидится и всякие мои попытки предотвратить кровопролитие обречены на провал.

На склоне повеяло ночной прохладой, заухала сова.

Мне неведомы ответы на твои вопросы, – перечислял я, извлекая фигурку за фигуркой. – Неведомо, когда и как разрешится спор в граде Вускции. Неведомо, когда возобновится и возобновится ли торговля с югом. Неведома судьба схода.

– Как недвусмысленно сказано! – В голосе жрицы звучало отчаяние пополам с недоумением.

– Боги зачастую говорят загадками или довольствуются пустыми фразами, – вклинилась Мириада. – Так безопаснее и благоразумнее всего. Однако Сила и Кротость не уподобляется большинству.

– Но ведь бывало, Горный Оплот изрекал сущую нелепицу, которая после оказывалась истиной, – цеплялась за соломинку жрица. – На моей памяти такое случалось не раз.

– Легко судить, когда событие уже свершилось. Уверовав в прорицание, человек подгоняет его под факты. С натяжкой, с трудом, но подгоняет. На моей памяти такое происходило не раз, – поддела Мириада.

– Мне нужно все хорошенько обдумать, – выдавила жрица.

Друг мой, – обратился я к Мириаде, едва просительница удалилась, – человеческая жизнь невероятно коротка в сравнении с нашей. Даже самый долгий из отпущенных им сроков чудится нам мимолетной вспышкой. Люди по природе смертны. Сход племен тоже не вечен; его аналоги существовали во все времена, и все они упразднялись, сменялись чем-то иным или вовсе исчезали с лица земли. Почему я должен вмешиваться, почему должен заботиться о благе конкретных людей, если все они заведомо обречены?

– Скажи мне, друг, – уклончиво молвила Мириада, – страдало ли племя от набегов неприятеля под сенью твоего холма? Постигло ли их хоть одно несчастье, пока они находились подле тебя?

– Насколько мне известно, нет.

– По-твоему, это совпадение? По-моему, нет. И они со мной солидарны.

Я размышлял о ее словах несколько недель кряду.

Несомненно, все меняется. Я наблюдал за переменами на протяжении сотен, тысяч, миллионов лет. И всегда считал, коль уж перемены заложены самой природой, нет смысла препятствовать или принимать их близко к сердцу. Пускай все идет своим чередом.

Но вместе с тем сколько раз мне полагалось сгинуть под плавучими обломками, палой листвой, почвой или льдом, однако этого не случалось. Принимай я перемены безропотно, прозябал бы сейчас в недрах холма, а не на склоне. Лишь собственными стараниями мне много миллионов лет удавалось удержаться на поверхности. Тот факт, что делал я это бессознательно, не отменяет столь вопиющей непокорности судьбе.

Многовековое созерцание научило меня, что на свете нет ничего бесконечного. Однако задумывался ли я о собственной бренности? Полагаю, такое случалось раз или два, но мимолетно. Сама мысль об этом чудилась мне неприятной. Отталкивающей. Мне не хотелось, чтобы мое существование оборвалось. Впрочем, исходя из накопленных мною знаний о мире, такой финал не исключен, но вероятен. Тут я всегда очень трепетно подбирал – и подбираю – слова, поскольку у меня нет ни малейшего желания предрекать собственную смерть. Отсюда и обтекаемые формулировки.

Так или иначе, почему меня должна волновать грядущая участь? Какая разница, когда окончится мой срок – в следующем тысячелетии или спустя миллиарды лет? Какая миссия удерживает меня