на земле, если до сих пор мое существование сводилось к созерцанию рыб и небесных светил? Какой прок – и есть ли он вообще – от моего бесконечного неосознанного наблюдения за звездами?

А никакого прока нет, есть только мое единоличное желание. Желание скрасить свою жизнь.

Какой прок от людей, обреченных вскорости умереть и уступить свое место новым поколениям?

Между тем люди, коих я мнил жалкими и ничтожными, достигали многого. Они странствовали. Вносили мелкие и крупные изменения в окружающий их пейзаж. Инициировали начинания, которые не надеялись завершить на своем веку, – начинания, чьи плоды пожинали бы их дети, внуки. А тем временем я… Я оберегал себя от листьев и грязи.

Вероятно, продолжительность жизни не столь важна, хотя многие, по понятным причинам, не спешат укорачивать ее, а, напротив, стараются всеми способами оттянуть закономерный финал. Вероятно, первостепенное значение имеет не количество прожитых дней, а их качество.

Допустим, перемены неизбежны, но разве не в нашей власти регулировать их? Допустим, предотвратить перемены нельзя, но ведь можно обратить их во благо – пускай не для себя, для потомков или для тех, кто нам небезразличен.

Люди в основной своей массе пекутся о благополучии человечества – или конкретных людей. Пекутся о детях, родственниках, друзьях. Соплеменниках. Пекутся о потенциальных детях и внуках – еще не рожденных и даже не зачатых. Зачастую, как это ни странно, пекутся о совершенно посторонних людях. Я воочию наблюдал, как они трудятся в поте лица, возводя закрома, пристанища для тех, кто явится после них, без надежды возвратиться самим. Наблюдал, как они свежуют, выделывают и сшивают шкуры для не успевшего родиться дитя или для второй половины еще не повзрослевшего ребенка, который в силу возраста даже не помышляет о браке. Все это я считал сугубо человеческой чертой, коей люди наделены от природы.

Никогда не думал, что и сам способен на нечто подобное.

Обращались ли ко мне с мольбою уберечь становище от невзгод? О, сотни, тысячи раз! Обещал ли я выполнить просьбу? Буквально – нет, но тем не менее выполнял. Почему?

Чем я отличаюсь от племени у подножия?

Фактически всем. И во всем. Но если присмотреться, ничем вовсе.

Пока я предавался раздумьям, Мириада не нарушала моего одиночества. Вероятно, странствовала где-то. Но однажды утром, наблюдая, как люди в становище снуют взад-вперед, таскают воду, чинят полотнища юрт, собирают ягоды вдоль ручья, болтают, поют или отмалчиваются – по настроению, – я услыхал знакомый писк.

– Цокчи совсем близко, – сообщила Мириада.

Чем дольше я размышляю, тем сильнее дивлюсь лютой ненависти, разгоревшейся между ираденцами и вербами. Так уж повелось, что соседствующие народы часто враждуют между собой, однако ираденцев и вербов разделял непроходимый лес. Мне казалось, пока бог Безмолвных не позволил прорубить дорогу сквозь чащу, народы, обитавшие по разные ее стороны, практически не контактировали друг с другом, мнили себя обособленными, даже говорили на разных языках, ну или, по крайней мере, на разных диалектах.

Однако в действительности (о чем ты наверняка осведомлен) оба народа причисляют себя к ираденцам, не к вербам. Это наводит на мысль, что доходившие до меня рассказы об истоках и становлении Вастаи, Ирадена и самих ираденцев далеки от истины либо неполны.

Думается, я упоминал, что в пору, когда Ворон развязал войну против богов града Вускции, вербов воспринимали как не более чем досадную помеху. Помеху, безусловно, многочисленную, иначе ираденцы в стычках с ними не обращались бы за помощью к лесу. Впрочем, вербы представляли опасность лишь для хуторов на окраине, куда изредка совершали набеги. Лишь спустя десятилетия их стихийные группировки объединились в более-менее организованные войска. (Зачастую менее: вербы хоть и мнили себя единым сплоченным народом и присягали на верность царю, но каждый клан – точнее, каждый его участник – действовал сугубо на свое усмотрение.)

Разумеется, являй вербы более ощутимую угрозу, Ворон вряд ли бы сумел всецело сосредоточиться на захвате пролива. Однако с тех пор кое-что переменилось. И это нечто подтолкнуло – вернее сказать, вынудило – вербов, а заодно онов и прочих направить стопы к Горбатому морю. Редкие набеги переросли в неусыпное стремление оттеснить зыбкую границу Ирадена обратно к лесу. Не знаю, совпадение или нет, но в тот же самый период началась экспансия ксуланцев: они завоевывали и удерживали близлежащие города, подминали под себя все новые территории, заявляли права на виноградники и прочие угодья, снабжавшие Ксулах провизией, охраняли и контролировали маршруты, по которым им поступали предметы роскоши и товары первой необходимости. Да, Ксулах лежит далеко, но не настолько, чтобы не добраться до Ирадена. В довершение всего нельзя не заметить, что в последние двадцать-тридцать лет поток товаров из Ксулаха увеличился. Нельзя не заметить, как свободно Дупезу изъясняется на вербском, словно выучил его совсем недавно, а если у него или у заезжих ксуланцев возникала нужда в толмаче, они без труда находили верба, владевшего ираденским и ксулахским.

Попытка вербов заручиться поддержкой Охотницы в борьбе против Ирадена пришлась на самый конец лета, незадолго до наступления холодов. С приходом зимы сражения прекращаются, все серьезные баталии откладываются до весны. Многие воины спешат по домам – сеять озимые или просто отдохнуть от тягот армейской жизни.

Айру не воротился на родину; непогожие месяцы он коротал в Вастаи, попивая пряное пиво и жалуясь всякому, кто соглашался слушать, на Мавата, помешавшего ему разгромить вербов. Якобы из-за промедления ему пришлось довольствоваться скромной победой, хотя немедленная атака сулила ошеломительный триумф. Якобы преемник Ворона робок и нерешителен. Получи Айру в тот день свободу действий, он бы не мешкая напал на объединенную армию вербов, захватил бы территорию за горной грядой и навсегда отбил бы у неприятеля желание соваться в Ираден. А когда Мават взойдет на скамью в Башне Ворона, Айру наконец встанет во главе пограничных войск и уж точно не повторит ошибок прежнего командующего. Отец Мавата отказал Айру в аудиенции, зато того принял Гибал и кое-кто из распорядителей. Впрочем, на последних он, как ни старался, не произвел благоприятного впечатления.

Гибал, напротив, оказал Айру радушный прием – в конце концов, его отец заседал в совете, а Гибал в ту пору обхаживал всякого распорядителя в расчете на будущую поддержку. Не удивлюсь, если брат Глашатая, не чаявший перенести скамью через пролив, обрадовался союзнику, обещавшему избавить его от помехи, способной воспрепятствовать дерзкому плану.

Меж тем за лесом Мават организовал регулярные