Тиказ окинула тебя взглядом:

– Снова ты? Явился – не запылился.

– Доброе утро, леди, – поприветствовал ты.

Не удостоив тебя ответом, Тиказ обернулась к Мавату и понизила голос:

– Я знаю, что ты затеял. Все знают. Только добром это не кончится. Гибал уже восседает на скамье, смирись.

– Мой отец не дезертир. – Голос Мавата дрогнул, вероятно от холода. – Отец не дезертир, а его брат окопался на скамье, как будто так и должно быть. И все молчат, ничего не предпринимают. Ну и ладно, сам справлюсь.

– Все боятся даже помыслить о случившемся, – огрызнулась Тиказ. – Боятся даже вообразить, каким будет возмездие Ворона, если Глашатай нарушит обет. Народ хочет, чтобы все шло своим чередом. За то, что ты бередишь рану, никто по головке не погладит.

– Мы знакомы с детства, – буркнул Мават. – Уже могла бы меня изучить.

– О, я изучила тебя вдоль и поперек, – злобно прошипела Тиказ. – В гневе ты не способен думать ни о чем, кроме своих обид. А тебе не приходило в голову, что иногда полезно вовремя остыть? А не бросаться из огня да в полымя. Ты намеревался взойти на скамью, но ее занял Гибал. А чтобы ты не мог претендовать на нее, заручился поддержкой совета и Матери Безмолвных.

– А между тем… – подхватил Мават.

– А между тем Гибал мнит себя победителем. Но какая разница, кем он себя мнит?! Разберись в себе. Ты по-прежнему преемник и станешь Глашатаем, когда пробьет час Гибалу платить по счетам. Зачем самому лезть в петлю?

– Отец расплатился сполна, – отчеканил Мават. – Он не дезертировал и, вопреки ухищрениям Гибала, изыскал способ исполнить предназначение. Ну а коли Гибал всерьез считает, что долг не погашен, пусть закроет его сам. Немедленно!

Случайная прохожая испуганно ойкнула от его рыка и, зажав ладошкой рот, поспешила прочь. Часовые у крепости если и слышали дерзкую речь, то не подали виду.

– Может, он так и планировал? – вклинился ты. – Взойти на скамью, чтобы она не пустовала, и в самый короткий срок погасить долг за брата?

Тиказ закатила глаза:

– Кто, Гибал? Да никогда в жизни.

– Будь оно так, Гибал объявил бы о своих намерениях, – вторил ей Мават. – Над башней развевались бы флаги, подготовка к ритуалу шла бы полным ходом. Вместо этого Гибал притворяется, будто ничего не случилось. А совет и Безмолвные ему потакают! Почему?

– Хороший вопрос. – Тиказ скрестила руки на груди. – Вот и задайся им, пока не наломал дров. Хотя надо очень постараться, чтобы наломать их еще больше, чем сейчас.

– Я подтолкну всех задаться этим вопросом. И заставлю Гибала ответить.

– Если за ночь не умрешь от переохлаждения, – съязвила Тиказ.

Мават повел плечами. Солнце уже сияло над крышами, согревая камни и, самую малость, Мавата.

– Как стемнеет, Эоло принесет мне одеяло.

– Конечно, господин, – заверил ты.

Вастаи – многолюдный город. А люди – неиссякаемый источник увлекательных животрепещущих историй. Конечно, при наличии животрепещущего интереса к людям. У меня он зародился много веков назад в процессе освоения языка, но осознание пришло относительно недавно. Вслед за осознанием возникло желание выяснить причину такого интереса. Возник ли он потому, что люди обеспечивали меня пропитанием? Или с появлением канала коммуникации я стал уделять им чуть больше внимания, хотя уже давно не страдал от одиночества и отсутствия достойного собеседника? А может, их самоотверженное стремление научить и выслушать ответные реплики пробудило во мне любопытство? Весьма вероятно. Кальюты не находились подле меня сутками. Овладев навыками речи, я по-прежнему коротал дни в компании птиц, изредка компанию мне составляли зайцы и лисы.

Сейчас люди окружают меня постоянно, и, хотя общение между нами свелось практически к нулю, мой интерес нисколько не угас. Башня Вастаи, крепость, раскинувшийся вокруг город изобилуют рассказами и приключениями, победами и поражениями. Я наблюдаю, внемлю, мотаю на ус. По ряду веских причин мое пристальное внимание обращено на Глашатая Ворона – вне зависимости от того, кто носит титул, – и его преемника. Их личные неурядицы сказываются на всем населении Вастаи, если не целого Ирадена, и непосредственно на мне. Вот почему я так пристально слежу за ними.

Иное дело ты. Не могу объяснить, почему меня так влечет к тебе, зачем я вообще исповедуюсь перед тобой, хотя уверен, ты не способен ни услышать меня, ни тем более понять. Ты выехал из леса – скованный, напряженный. Мават, напротив, правил лошадью как прирожденный наездник. Поначалу в глаза мне бросился только он. Впрочем, немудрено, ведь я заранее знал, что за ним отправили гонца, знал, какое потрясение ожидает его в крепости. Знал, что, даже восприми он ситуацию иначе – спокойно, рассудительно, – первые часы его будут обуревать негодование, гнев. Но Мават не из тех, кто действует спокойно и рассудительно. А вот ты… ты вынудил меня поломать голову. Изначально я принял тебя за лакея. Но присмотревшись, вслушавшись в ваши речи, осознал – ты не простой слуга. Во-первых, несмотря на неумение держаться в седле и крестьянский говор, осанка, оружие, толика золота выдавали в тебе воина. А во-вторых, ты пользовался доверием Мавата. Думаю, он намеревался ехать в одиночестве, ведь ехать предстояло на похороны отца и навстречу собственной предрешенной и неизбежной смерти. Однако приехал в сопровождении тебя. И беседовал с тобою так, словно не возражал против твоего присутствия. Словно ты был ему другом – ну или кем-то вроде, учитывая неспособность Мавата заводить друзей.

Но почему выбор пал на тебя? Судя по манерам и диалекту, ты из зажиточной крестьянской семьи. Крестьянские отпрыски часто сбегают из отчего дома в поисках славы (или богатства) на поле брани, другие оказываются в солдатах волею случая, третьи попадают под призыв. Но никто не становится доверенным лицом кандидата на скамью в Вастаи.

Сейчас я лучше всего разбираюсь в тех, кто находится ближе всего. Я уже давно, хотя и весьма смутно, в самых общих чертах выяснил, как устроены человеческие тела, как они функционируют (пока функционируют) и как прекращают свое бренное существование. Однако за минувшие годы мои знания изрядно обогатились. Мне доводилось наблюдать, как напрягаются и расслабляются мускулы, как подкашиваются ноги от усталости, как колотится сердце и перехватывает горло от боли и печали. Рыдания, рвущиеся из израненной груди, тусклый, остекленелый взгляд человека, отчаявшегося обрести иной покой, кроме легкой, внезапной смерти. Мне доводилось слышать исступленные крики мольбы и ненависти, адресованные безучастному богу, звон кандалов, ранящих и терзающих плоть. Вдоволь насмотревшись, я осмыслял увиденное. Силился разгадать его назначение. Суть.

Я не знаю,