Вскоре они сидели в уютной комнате гостевых покоев мужского монастыря святого Амвросия. Скромно обставленная не новой мебелью, она, тем не менее, была чистой и тёплой. Две двери в противоположных её стенах вели в такие же чистенькие бедные спальни. В каждой из них стояло по две узких кровати, застланных бельём из грубого отбелённого холста. Голый каменный пол, тонкое вытертое одеяло, стол под домотканой тёмно-синей скатертью и два жёстких деревянных стула. За ширмой — таз и кувшин с холодной водой.

Заглянувший в одну из комнат Ален присвистнул: — ну и ну! Хуже, чем в таверне! Тётя Рамона, что, монастырь святого Амвросия на самом деле такой бедный?

Та улыбнулась: — Ален, это комнаты для вас, чужих. Вы должны с благоговением взирать на скудость и аскетизм, с которым живёт братия. Считается, что женские монастыри более подвержены соблазнам, а вот в мужских нечистики не имеют никаких шансов заполучить грешную душу. — Она хмыкнула и весело добавила: — но вот если бы я приехала одна, то жила бы в покоях с толстыми дамьянскими коврами и спала на постели с бельём из нежнейшего хлопка и под пуховым одеялом.

Ален засмеялся: — надо полагать, кормить нас станут холодной кашей без масла, сваренной на воде!

Монахиня не успела ответить. В дверь постучали и, получив приглашение, вошёл отец — настоятель.

— Ну что же, гости дорогие, не обессудьте, в вашем-то монастыре побогаче будет, а мы с братией плоть умерщвляем, дённо и нощно молимся Всеблагому и святому Амвросию, чтоб отринули люди мерзость богатства и довольства благами мирскими! — Он размашисто очертил знак Всеблагого. Ален негромко хмыкнул. Отец Михасий покосился на него и сказал: — ужин вам сюда принесут, дабы лик ваш не смущал душевное спокойствие братии. А тебя, матушка Рамона, я приглашаю к себе в покои, разделить со мной мою скромную трапезу.

Констанца украдкой, недоверчиво поглядывала на монаха. Как-то не походил он на человека, умерщвляющего плоть. Громадный колышущийся живот, тройной подбородок, уютно устроившийся на широкой груди, гладкое розовое лицо человека, любящего много и вкусно поесть.

Настоятельница улыбалась: — батюшка Михасий, прости за то, что ввели тебя в заблуждение. Во дворе-то ты не один нас встречал! Это не монахини, а Ален и с ним девушка, которую он… опекает.

Монах растерянно сел: — Ален??

Тот поднял голову, стянул с себя капор, криво улыбнулся настоятелю: — благословите, батюшка Михасий и за обман простите!

— Да… как же…, Ален…, откуда ты…, почему…, - он машинально осенил наёмника знаком Всеблагого, подал руку для поцелуя. Тот прикоснулся губами к пухлому запястью:

— дела у меня тут были, святой отец. Теперь вот надо бы в столицу, но так получилось, что нас с Констанцей, — он улыбнулся девушке, глядящей на них широко распахнутыми глазами, пытаются изловить. Спасибо тёте Рамоне, вывезла нас из Гваренеда.

— Да-а, дела-а… Ну, ладно, — теперь настоятель был деловит и собран: — давайте-ка сейчас переезжайте в хорошие комнаты, там и поужинаем. А потом ты, Ален, скажешь мне, чем я могу вам с девушкой помочь. Может, охрану дать? У нас братия много с мечами упражняется, глядишь, тебе и пригодится их умение.

— Спасибо, батюшка Михасий, — Ален отрицательно мотнул головой, — не надо нас переселять, мы здесь переночуем. Разве что тётя Рамона? — Он вопросительно посмотрел на монахиню. Та махнула рукой:

— я тоже здесь останусь. Хочу с вами поговорить, прежде, чем лечь спать.

— Ну, смотрите, — отец Михасий пожал могучими плечами, скомандовал: — Ален, накинь капюшон на голову, — потом оглушительно хлопнул в ладоши. Дверь тихо отворилась, вошёл молодой послушник, поклонился присутствующим. — Накрывай на стол, брат Феофил!

В последующий час они предавались греху чревоугодия. Громадная жареная индейка, тающая во рту рыба, копчёные колбасы, пироги с дичью, мясом, соленья и маринады, маленькие сладкие пирожки с яблоками, вишней, медовые коврижки, красное и белое вино.

Настоятель с аппетитом вкушал яства, шутил, громко и со вкусом хохотал, не забывая подкладывать куски то индейки, то рыбы матушке Рамоне и Констанце. Ален в уговорах не нуждался, успевая энергично подчищать тарелку и расспрашивать отца — настоятеля о жизни в монастыре.

Насытившись и допив оставшееся в кувшинах вино, гостеприимный хозяин и гости распрощались до утра.

Констанца поняла, что сейчас ей предстоит разговор с матушкой Рамоной. Она была полна решимости рассказать ей всю историю своей коротенькой жизни и, может быть, даже попросить совета.

Монахиня зевнула, деликатно прикрыв рот ладонью: — Позволь мне умыться первой, Констанца. — Потом повернулась к наёмнику: — шёл бы ты, Ален, к себе в комнату. Завтра рано вставать.

Девушка встала, нерешительно двинулась вслед за настоятельницей, но мужчина придержал её за руку. Глядя в спину скрывающейся в спальне матушке Рамоне, прошептал: — Констанца, пообещай мне, что не станешь безоговорочно соглашаться с ней, что бы тётушка тебе не предлагала!

Констанца с недоумением посмотрела на него: — но, Ален, она хорошая! Мне кажется, она сможет посоветовать, как мне жить дальше!

— Конечно, хорошая, и я искренне люблю её, но дай мне слово, что не будешь принимать никаких решений сегодня вечером! Обещаешь?

Она неуверенно кивнула, — хорошо, не буду.

Наёмник облегчённо вздохнул: — вот и умница. Не забудь — ты дала мне слово.

* * *

Констанца постелила постель себе и монахине. Та вскоре вышла из-за ширмы, одетая в длинную, до полу, шёлковую ночную рубашку. Такую же она подала девушке: — я думаю, твой багаж остался в таверне, так что не побрезгуй принять от меня эту. Слава Всеблагому, я успела собрать свой дорожный сундук.

— Матушка Рамона, у меня нет никакого багажа! Спасибо вам за рубашку, иначе я бы спала в одежде.

Та спокойно кивнула: — садись, милая. Расскажи мне, как же получилось, что молодая невинная девушка путешествует с чужим незнакомым мужчиной.

Констанца покраснела, опустила голову: — матушка, я… потеряла невинность… — слёзы заструились из глаз против её воли. Монахиня нахмурилась:

— Ален??

— Нет — нет, Ален не причём. Я расскажу вам всё…

Сцепив руки на коленях так, что побелели косточки, сдерживая дрожь, Констанца рассказала настоятельнице, как она не верила тому, что говорили о лорде Нежине, как встретилась с ним и почти влюбилась, как стражники увези её из родного дома, а он обманом удерживал её в замке. Она снова заплакала, рассказывая, как его милость лишил её невинности, а потом наказал за побег. Девушка даже решилась приспустить с плеч ночную рубашку, показывая рубцы. Монахиня ахнула, увидев три грубых багровых полосы, изуродовавших девичью спинку.

— Матушка Рамона, я глупая, неблагодарная, падшая женщина! Я принесла несчастье и горе папе, я не верила людям старше и умнее меня и за это жестоко наказана! Я не знаю, что будет со мной и, порой, мне кажется, что было бы лучше, если бы я умерла! — Рыдания сотрясали её тело. Тронутая таким отчаянием, мать-настоятельница села рядом с Констанцей на постель, обняла за плечи, привлекла к себе.