– Но Джеймс думал иначе, и у Эйвы другое мнение.

– Глупости. Джеймс повел себя как дурак, поддавшись сантиментам. Я не собираюсь стоять в стороне и наблюдать, как Петровелли грабят мою дочь и губят «Дольче». Даже если мне предстоит бороться в одиночку, я не отступлю.

– Понимаю ваши чувства, но я тут ни при чем. Да и вас это не касается.

– Ты можешь уговорить Эйву прислушаться ко мне. Моя дочь любит тебя, и твое слово для нее много значит. В результате выиграете вы оба.

Несмотря на мгновенный приступ паники, Лайму все же удалось сохранить внешнее спокойствие.

– Думаю, вы забыли, что между мной и Эйвой существует договоренность. – Он понизил голос и постарался, чтобы фраза звучала нейтрально.

– Ничего я не забыла. Знаю, как все начиналось, но, даже если я не лучшая в мире мать, вижу мою дочь насквозь. Более того, я способна разглядеть любовь. Эйва любит тебя по‑настоящему. То, как она смотрит на тебя, провожает глазами…

Лайм лишился дара речи, стараясь призвать на помощь логику и здравый смысл. Эйва не любила его – просто хорошо имитировала чувство. «Притворяйся, пока не поверишь». Неужели это случилось с ними?

«С ними?» Неужели он любит Эйву? Он не мог в это поверить, и не мог допустить. Никогда больше Лайм не подвергнет себя или другого таким мукам, такой опасности. Если по глупости он позволил чувству проникнуть через защитный барьер, то необходимо принять срочные меры, пока не поздно.

Карен смотрела на него с легкой улыбкой:

– Что в этом страшного? Из вас выйдет прекрасная пара. Вы достигнете успеха, как мы с Джеймсом. Ты мог бы войти в совет директоров «Дольче». Представляешь, как обрадовался бы твой отец. Ваши дети встанут во главе компании, как и должно быть.

Лайму хотелось закричать, заставить ее замолкнуть.

– Я ни за что не стану использовать Эйву, чтобы заполучить «Дольче». Я построил «Рурк секьюритиз» с нуля, и мой отец мог бы мной гордиться.

– Но ты используешь Эйву, чтобы получить контракт.

Это правда. Он манипулировал Эйвой, когда она пыталась выполнить волю отца. Заставил ее притворяться, как она делала всю жизнь. С самого детства ей навязали роль безупречной дочери Джеймса Кассевети, а теперь она играет роль его подруги, вместо того чтобы быть самой собой. Более того, он воспользовался ее горем, ее уязвимостью.

Лайм взял себя в руки. Что бы там ни было, он не разоблачит их игру, не сорвет благотворительную акцию, не навлечет позор на Эйву.

– Миссис Кассевети, вы явно недооцениваете актерские способности вашей дочери. В любом случае не рассчитывайте на мое вмешательство в ее дела. Не сомневаюсь, что она примет правильное решение в отношении «Дольче». Возможно, вам стоит поддержать ее. Знаю, как вы важны для нее. Почему бы вам не начать все с нуля?

– Слишком поздно, – покачала головой Карен. – Петровелли никуда не исчезнут.

– Конечно нет. Но вам не обязательно оставаться врагами. Прошлое не изменишь, но мы можем принимать решения здесь и сейчас, – повторил он слова Эйвы. – Подумайте об этом.

– Возможно, подумаю, – неожиданно улыбнулась пожилая женщина.

Лайм кивнул и отправился на поиски Эйвы. Пробираясь сквозь толпу, он улыбался и заговаривал с гостями, а про себя думал, что Карен ошиблась. Эйва не любила его, и он не любил Эйву. Подойдя к ней, он заметил тень тревоги на ее лице, но прежде чем Лайм успел узнать причину, перед ними возник Леонардо Брунелли.

– Хочу поздравить вас обоих с успехом. Замечательное мероприятие! Вы сами его организовали?

– Да.

– Могу спросить, с какой целью?

– Мне хотелось сделать что‑то значительное, синь ор Брунетти. «Дольче» находится в трудном положении, но я решила создать позитивный имидж, не связанный с деньгами, акциями, прибылью и убытками. Для меня важно, чтобы «Дольче» позиционировала себя как компания с этическими ценностями. Мы производим отличный продукт, не экономя на качестве, но при этом должны думать об экологии и о том, что оставим будущим поколениям. Считаю, что надо начать использовать натуральные материалы вместо пластика. Если начнем экспорт в Европу, – она глянула на него с озорной улыбкой, – будем соблюдать экологические нормы. Возможно, начнем там строительство производственной базы, если рынок позволит. Однако я намерена сохранить сегмент эксклюзивного продукта. Тут есть над чем подумать.

– Мне нечего возразить. Похоже, у вас много планов. Когда‑то я был таким же, а теперь жена говорит, что стал слишком консервативен. Ее заинтересовали ваши идеи, она считает, что пора нам идти в ногу со временем. В любом случае вы хорошо поработали. Примите мои поздравления.

– Спасибо.

– Мы уезжаем, но я буду на связи. Поблагодарите брата за картину моего любимого художника. – С этими словами он старомодно поклонился и вернулся к жене.

После этого у них не было ни секунды, чтобы перекинуться словами, до тех пор пока все гости не разъехались. Лайм до конца оставался в роли, но впервые его улыбка была притворной. Он до последнего оттягивал момент, когда должен остаться с Эйвой наедине. Его одолевала грусть, когда он вспоминал, как легко, весело и непринужденно они до сих пор вели себя друг с другом. Разговоры, шутки, предвкушение ночных ласк – все закончилось после слов Карен Кассевети. Возможно, она ошибалась, но Лайм не мог отделаться от ощущения, что роковая судьба уже настигла их.

– Пойдем наверх? – улыбнулась подошедшая Эйва. – Наши усилия заслуживают шампанского.

Лайм заметил, что ее улыбка была немного напряженной.

– Ты права. Невероятный успех. Можешь гордиться. Хотя в твою задачу это не входило, но, кажется, Брунетти готов подписать контракт.

– А что Рэй Бомон?

– Думаю, он теперь готов оценить меня по справедливости. Большего и не требуется.

Каждое слово казалось Лайму прощальным, как прелюдия к расставанию. Тем временем они медленно поднимались вверх по парадной лестнице. Толкнув дверь в номер, Лайм пропустил Эйву вперед, стараясь даже случайно не коснуться ее. Она повернула голову, и в ее глазах он увидел вопрос и обиду. Оглядевшись, Лайм увидел ту же комнату, которую они покинули несколько часов назад, но она выглядела иначе. Эйва остановила его движением руки, когда он склонился над бутылкой шампанского.

– Подожди, что случилось? Что сказала мама?

Наступил решающий момент. Он ответит, она фыркнет и можно будет… что? Продолжать игру, которая перестала быть игрой? Так продолжаться не может, он знал это точно. Даже если Карен ошиблась, опасность слишком велика. Как он мог быть так слеп? Неужели верил, что они будут жить вместе, спать вместе, просыпаться