Валерик начал рассказывать дворовым кое-что узнанное от деда Яши. Те воспринимали все услышанное как пацанскую мудрость, полагали, что это все приходит из общения Валерика с серьезными, вслушивались, кивали.

– Безысходность и ненависть стекают по воздуху, по всему нашему дыханию.

– Так есть, братан.

– И это все от утерянного чувства красоты.

– Так есть, братан.

– Люди утратили человеческое, рассыпались.

– Так есть, братан.

Валерику положение нравилось. Можно выйти, налить дворовым сложных слов, уйти гулять под их уважительные взгляды. В людях есть преклонение и даже пресмыкание перед успешными людьми. А у успешных людей – перед людьми еще более успешными. А у тех – перед неизведанным и страшным. Они вроде как в успехе, вроде как в силе, но какая-нибудь фигня в воздух залетит и хлоп, оп, жоп – весь успех в ад спустит. Так что надо опасаться, сторониться и оглядываться.

Отец начал относиться к Валерику более чутко. Случились выходные, но он пришел трезвым, предложил пройтись, прогуляться, посмотреть на природу. Вместе сходили на кладбище, выгуляли собачку, навестили Кошмара.

– Ах, Витя, Витя, – вздохнул отец. – Встретился, наверное, со своим батей уже. Живите там спокойно, не ссорьтесь, хорошие вы оба.

Валерик пробовал поспрашивать отца про бабушкины приступы, но отец отказывался, говорил, что это ужас всей его жизни и вспоминать об этом не хочет.

Непальскую маску Валерик попробовал через несколько дней. Началось все обычным образом. Поезд отвез в привычные места, пространство расправилось вместе с телом, аккуратно положило в яму со скользкими стенами. Все как раньше, только голову сдавило неприятно. Лишняя маска, мешающая, «не туда», «не об этом», «не в ту сторону», «это чужое», «это ненужное», «это зря», «просто глупость». Таким образом, из трех испробованных масок две оказались совершенно не вписывающимися в ту реальность, а маска птицы чуть не убила. Либо никак, либо по полной страсти – такая альтернатива.

– Ну что, какую жвачку теперь попробуем? Апельсиновую или малиновую? – спросил Валерик сам себя, разочарованно глядя на маску. – Может быть, я псих. Да, скорее всего, я и есть псих. Ну и что? Что это меняет? Жить ведь надо как-то.

Дядя Яша работал над новым набором масок, аккуратно вытачивал детальки.

– То, о чем ты спрашиваешь, называется визионерским театром. Жанр весьма сомнительный, тебе скажу. Одно дело – рисовать, это можно делать для себя, красиво, последовательно. Другое дело – втягивать других людей, которые к твоим видениям не имеют отношения. А при чем тут они? А зачем зрителям это все смотреть? Психические глубины постигать? Ну да, может быть. Но ведь эти вещи могут оказаться заразными. Войдя в спектакль, можно заразиться, провалиться и уже оттуда не выбраться.

– Это как? Люди видят что-то внутри себя, а затем это ставят на сцене?

– Ну, типа того. Художественная ценность здесь сомнительна. Исключения есть опять же. Да, мне кажется, эти маски птиц как раз для этого и готовились. Нелепо это все, ох как нелепо, Валерик.

Валерик дернулся, замер в мыслях и идеях. Тихо улыбнулся. Тихо-тихо. А дальше уже пошло очевидное.

Валерик внимательно перелистал свою тетрадку, подмечая особенности расстановок, конфигурации рельс, пустых-плотных мест, распределений, передвинул мебель в своей комнате. Вышел к дворовым.

– Пацаны, тема есть, надо обговорить.

Все собрались с вниманием, позвали из квартир оставшихся.

– Пацаны, ходят слухи по району, что вы накосячили, – Валерик сделал серьезный вид, взгляд, внешность. – Была такая тема?

Дворовые переглянулись. Они удивились, что Валерик слышал об их провале в разборках с южными. А он ничего не слышал, просто прикинулся. Что там являлось косяком, ведь никто толком и не понимал, можно было такие темы вслепую запустить – куда-нибудь да воткнешься.

– А ты знаешь откуда?

– А серьезные все знают.

– А серьезных наши тряпки что, касаются?

– Их дела района касаются, если фуфел район наполняет, надо почистить, говно слить.

– Братан, ты же наш, впрягись, реально по беспределу тема строилась.

– А слухи говорят, что не по беспределу, а по вашему косяку. В общем, за вами приедут скоро. Можете не рыпаться. Из квартир достанут. Прячьтесь в гробы сами.

Дворовые выпали на измену, задрожали. Старший выслушал и обозначил:

– Есть косяк. Ответим, если надо. Но тебя просим впрячься. Братан, по старой памяти, не западли, а? Братан, не уходи, погоди, братан…

Но Валерик демонстративно повернулся и пошел. Его догнали, дрожащим голосом повторили просьбы.

– Могу поговорить, да, – великодушно ответил Валерик. – Но сами понимаете, такие вещи просто так не делаются. Нужно отблагодарить.

– Бабло скинем, братан, все соберем.

– Своим нищим баблом ты подотрись. Отработать придется.

– Отработаем, братан. Куда? Что делать? Раскладывай.

Валерик улыбнулся. Все сложилось, как он и полагал. Психология – дело привычное, интуитивное, годы общения – и ты знаешь практически дословно, что тебе ответят.

– Мне нужны трое. Вот вы втроем и пойдете. Если кому тему разболтаете, из кожи вынут. Общая жестокость такова, сами понимаете.

Осенняя погода. То продувает со всех сторон, то прогревает, и никуда, можно пойти в теплой куртке, вспотеть, а затем застудиться на ветру, пошмыгать носом, похаркать в опавшие тухлые листья, покашлять в себя. Можно пойти по осени в никуда. Когда молод, нужно идти в никуда в черной кожанке, слегка потертой, в спортивных штанах и белых кроссовках. Нужно идти, слегка раскачиваясь, с ровной спиной, показывая свою спортивность и готовность. Если встретишь такого же, но сутулого, в капюшоне, можно уютно пообщаться. Он наркоман. Он уже не так четко по осени ходит. Он уже скукожился, не смог качественно посмаковать общую тоску и жесткость. Идешь, харкаешь, смотришь, держишься, бытуешь. Ты часть жизни, вещевых структур, и все пространство смотрит, как ты идешь, и шепчет тебе одно слово «нормально».

Дни. Дни. Дома. Дома. Во всех домах делались привычные дела, кипели привычные страсти. А в тот вечер дома у Валерика создавалось новое. Валерик не спал ночь до этого, прекрасно понимая, что так больше нельзя, что все происходящее внутри – бред, конечно, но внешнее являет собой бред куда более сильный и страшный, непроходимый. Он чувствовал, что пройдет следующий день и вечером наступит это. Новое путешествие на поезде. И пусть он не вернется оттуда. Важно забраться как можно глубже, прорваться в самую-самую тайну, вцепиться в нее когтями и зубами, раствориться в ней.