– Вам нужно подумать о своих взглядах. Иначе когда-нибудь преступником, не несущим наказания, можете стать вы.

Не могу сказать, что его слова не задели меня, однако я пожал плечами:

– Время покажет, кто из нас прав. И да, естественно, мы с Ариадной постараемся, чтобы все в усадьбе прошло гладко. Обещаю.

Григорий Евклидович улыбнулся. Князь Белоруков важно кивнул. Наша аудиенция была закончена.

1010

На обратном пути я рассказывал Ариадне о том, как встретился с императрицей.

Напарница слушала внимательно, с интересом.

– И какая она, на ваш взгляд? – уточнила спутница.

– Прекрасна, что заря, – только и смог ответить я.

Размышления о деле Грезецких на время ушли прочь. Ведя локомобиль к сыскному отделению, я погрузился в самые приятные мысли, то опять прокручивая в голове разговор с императрицей, то вспоминая ее улыбки, а то и прикидывая, что новый мой гражданский чин будет соответствовать ни много ни мало майорскому военному званию. Лишь одно чуть омрачало дело – теперь нужно было срочно занимать у кого-то денег на то, чтобы перешить мундиры, добавив на воротники шикарное и совершенно недешевое золотое шитье. Да и парадная треуголка тоже была существенно подъедена молью и требовала замены. И это уже не говоря о том, что предстоящее повышение требовало от меня хорошенько проставиться перед коллегами. А ведь еще нужно купить новые часы взамен разбитых. Итого: денег уйдет немерено. А если так – значит, хуже не станет, если одолжу к этой сумме еще рублей пятьдесят, а лучше даже семьдесят сверху – на новое выходное платье для Ариадны. Влезать в долги – так влезать. Остроумовы всегда делают все основательно. Я чуть улыбнулся: все же с такими проблемами в жизни я бы предпочел сталкиваться почаще.

Остаток дня я провел как на крыльях. На следующий день тоже появился на работе в таком же приподнятом настроении, а вот мои коллеги – нет.

Когда я зашел в кабинет к Бедову, тот, абсолютно не выспавшийся, сидел в компании мрачно хлещущей кофе Зинаиды Серебрянской и секунд-майора Скрежетова.

– Кого убили? – уточнил я, кидая взгляд на разложенные по столу пластины обскуры, запечатлевшие целый ряд окровавленных тел.

– Зареносцева этой ночью зарезали, – отозвалась Серебрянская.

– Туда и дорога, – махнул я рукой.

С имперским обер-охранителем у рода Остроумовых счеты были еще с начала опалы нашего рода.

Бедов покачал головой:

– К нему прямо в особняк ворвались. Там две его дочери были. Их вместе с ним. И жену. О слугах не говорю.

– Черт. – Я покачал головой. – Мерзкое дело. Улики нашли?

– Никаких, – откликнулся Скрежетов. – Слуги видели семерых. Серые маски, серая одежда, защитные очки. Не опознать. Есть только следы, рост да надпись кровью «Долой врагов свободы!» и подпись «Рабочая боевая дружина имени Пестеля».

После обсуждения я направился в свой кабинет, решив чуть отложить расследование в доме Грезецких: нужно было позарез закончить дело с похищениями чертежей броненосного дирижабля из Военной коллегии.

На следующий день настал черед Грезецких. Тем более что нам позвонили оттуда, сообщив, что механик Родион Окалин наконец вернулся.

Впрочем, сразу отправляться туда мы не стали. Я предпочел сперва спуститься в подвал сыскного отделения, зайдя к нашему интенданту Алексею Петровичу Курощупову-Савойскому, ведающему всеми хозяйственными делами.

Пухлый, розовощекий и очень жизнелюбивый, он сидел в своем кабинетике и наслаждался игрой патефона, заодно изучая каталоги Военной коллегии и размышляя, что бы еще можно было выписать для нужд нашего отделения.

– Алексей Петрович, милейший, а что у нас по оружию? – с порога осведомился я.

– А что нужно? – Курощупов-Савойский оживился.

– Да расследование у меня в усадьбе, полной роботов. Сфинксы бронированные и слуга в два с половиной метра из арденского чугуна. Если убийца кто-то из хозяев, как бы на нас все это добро не посыпалось.

Курощупов-Савойский поскреб голову и, погремев ключами, пошел открывать оружейную. Затем указал на одну из полок:

– Не хочешь испытать? Я только вчера выписал – экспериментальный крупнокалиберный револьвер системы Подкорягина! Пуля с вишню размером. А сбоку от ствола на случай рукопашной что? Правильно! Выкидной штык. А внутри рукояти – что? Правильно, еще один выкидной штык! А под стволом крепится что? Верно – подствольник. Который стреляет чем?

– Только не говорите, что штыками.

– Ими, родимыми!

– Нет, спасибо, я никогда больше ничего конструкции Подкорягина у вас не возьму. Его патентованного циркулярного пистолета мне хватило.

Курощупов-Савойский, которому конструктор Подкорягин приходился тестем, с обидой покосился на меня: —Это же опытный образец был. Да, заряд чуть слабоват оказался, но в целом-то отличнейший пистолет.

– Нет-нет. Меня нервирует, когда бандиты убегают от меня с диском от циркулярки во лбу. И револьвер я тоже не возьму. Нужно посильнее что-нибудь.

– Ну, есть бронебойное ружье.

– Перебор, – только и сказал я, глядя на двухметровую винтовку у стены.

– Магнитная граната?

– Боюсь, хозяева усадьбы меня не поймут, если я с ней начну там разгуливать. Я ж не студент-анархист, в конце концов.

– Шоковый разрядник тогда? Есть двухзарядная модель даже.

Я посмотрел тяжелое, напоминающее пистолет оружие. Пользовались мы ими в сыске редко – они были весьма неудобны, да и работали разрядники через раз – или оглушали, или останавливали сердце. В общем, не лучшая вещь для задержания человека, но вот против робота могла сгодиться. Пары разрядов из него хватило бы, чтобы на время вывести из строя даже Ариадну. К сожалению, и сфинксы, и даже Шестерний были явно крупнее моей невысокой напарницы. Но все лучше, чем бесполезный против бронированных роботов револьвер.

Убрав шоковый разрядник под мундир, я набрал побольше запасных батарей и отправился за Ариадной. Вот теперь можно было выдвигаться в Искрорецк.

Мы пронеслись по украшенному зелеными флагами Петрополису. Сегодня наступала Майская ночь, и город бурлил в ее предвкушении.

Миновав привычную дорогу вдоль залива, мы мельком посмотрели на восстанавливаемый военными инженерами мост и, воспользовавшись паромом, прибыли в фабричный городок.

Главного механика усадьбы нашли на винокурне: приземистое одноэтажное здание с несколькими дымовыми трубами было сегодня открыто. Внутри стояло несколько медных перегонных кубов и здоровенные, вмурованные в стены железные цистерны, где хранился полученный из терна спирт, питающий двигатели механизмов в усадьбе Грезецких.

С чердака слышались разговоры. Личность Родиона мне не понравилась заочно, и я решил проявить бдительность. Я оглядел остальные комнаты на первом этаже – мастерская, еще пара кладовых с канистрами, полными спирта, дверь в подвал. Толкнув ее, я спустился вниз.

На стеллажах в прохладе покоились длинные ряды бутылок с терновой наливкой, у дальней стены в беспорядке высилась до потолка гора какой-то рухляди – сломанные сундуки, колченогие стулья, облезшее чучело здоровенного дронта, дырявые корзины, доски, тряпки.

В общем, ничего предосудительного. Обменявшись с Ариадной взглядами, мы направились наверх, допрашивать главного механика усадьбы.

В мансардной комнате на стене висела недорогая копия с картины Шишигина «Утро в сибирском сосновом лесу». Честно говоря, она мне никогда не нравилась. Все эти мучительно искривленные алые деревья, кровавый снег, четыре обросших металлом чертопса, воющих на красно-зеленые сибирские небеса, искаженные падением кометы. Нет уж, хоть я и очень любил школу имперской реалистической живописи, но Шишигин был совсем не в моем вкусе.

В углу комнаты обнаружился стол с какими-то чертежами, большой арифмометр, несколько книжных полок. На большинстве затрепанные томики технической литературы.

Сам Родион Окалин нашелся в спальне, в компании Варвары Стимофеевны.