– А зачем? – Шеф жандармов оторвался от игры в шахматы и с некоторым удивлением посмотрел на меня. – Вы бы что, отказались? Впрочем, давайте об этом потом. Когда Григорий прозондирует вопрос о том, какое впечатление на Кэтти вы произвели. Да, так что, какие у вас ко мне вопросы?

Белоруков легко отставил шахматную доску и щелчком пальца сбил своего короля.

– Могли бы и доиграть, – даже с некоторой обидой откликнулся Мороков. – Интересная же была партия.

– Ну уж нет, граф. Вы сумели получить слишком хорошее преимущество на доске. Мудрее будет мне приберечь силы для победы в следующей игре, чем тратить их сейчас, оттягивая поражение в этой. Сдаюсь, граф. Наслаждайтесь победой.

Белоруков очаровательно улыбнулся Морокову. Затем шеф жандармов оглядел присутствующих.

– Итак. С вашего позволения с Виктором и Ариадной я переговорю наедине. Тут дела моих родственников. Вам, господа, будет скучно.

– Ничего страшного. Мы потерпим. Я тоже несу ответственность за эту семью. Так что я хочу послушать, – твердо произнес Шунгитов. – Альберт Клементьевич был моим близким другом.

В этот момент я насторожился. Что-то фальшивое проскользнуло в голосе придворного кибернетика. Впрочем, не с этим нужно было разбираться в первую очередь.

Я посмотрел на Морокова:

– Ника говорила, что профессора убила Инженерная коллегия.

Шунгитов кинул взгляд на графа и внезапно чуть-чуть по-змеиному улыбнулся. В этой странной улыбке чувствовалась какая-то… Благодарность?

Мороков тоже улыбнулся, открыто и честно. Затем посмотрел на свои руки в белых перчатках.

– Ну что вы, Виктор, чтобы Инженерная коллегия и убила такого гениального человека, как Альберт Грезецкий? Что вы. Какая глупость. Всем известно, это было просто неудачно прошедшее ограбление, не более. Это потом уже недоброжелатели распустили слухи, что все произошло из-за его роботов.

– Вы имеете в виду Шестерния?

– Нет, конечно. – Мороков улыбнулся. – Шестерний – это так… Мелочь. Работал Альберт Клементьевич над вещами куда более важными. Он изобретал способ упрощения производства роботов. И да, кто-то прознал об этом и убил профессора, выкрав его изыскания. Впрочем, Промышленный совет все равно в итоге наложил на подобные работы вето. Способ производства роботов, что предложил Альберт Клементьевич, был… Спорный. Поэтому Инженерной коллегии запретили его использовать. Впрочем, эта часть вас не касается. Она и сейчас находится под грифом секретности. А что до Шестерния… Создание человечного робота было для профессора хобби.

– Хобби? – На лице Григория Евклидовича появилась грустная улыбка. – Хорошо, что покойный этого не слышит. Постройку Шестерния он считал важнейшей работой в своей жизни.

Придворный кибернетик удобнее устроился в кресле и, раскурив сигару, начал рассказывать. Я же и не думал перебивать. Любые факты сейчас были ценны.

– Альберт Клементьевич был великим человеком. Гением, что рождаются лишь раз в сотню лет. Он мог построить любую машину. Все было открыто его уму. И вот однажды, поняв, что он превосходит всех робототехников в нашей империи, Альберт Клементьевич решил бросить вызов самому Богу. Он задумал создать то, что не мог сделать никто до него. Адама человеческого – разумного робота, машину, чей разум будет неотличим от людского.

Ариадна недоуменно наклонила голову.

– Сделать машину с разумом человека? Какая удивительная глупость так бесцельно растрачивать мощный вычислительный ресурс робота.

Белоруков с явным раздражением кинул на нее взгляд, но стоило Ариадне взглянуть на него своими сияющими глазами, как он почему-то тут же отвернулся.

– Создать машину, которая была бы человеком, вот о чем он мечтал. Первые его пробы были ужасны. Машины обретали разум, но из-за несовершенства программных кодов все они были лишь жалким подобием человека. Кошмарные искусственные идиоты, пытающиеся скрыться под личинами, грубо изображающими людские характеры. Сперва Альберт Клементьевич разбирал их на запчасти. Затем просто разбивал кувалдой. Дело не шло. Однако он не бросал попыток. Через год первая из машин наконец осознала себя как личность, но, увы, делала она только одну вещь.

– Какую же? – спросил я.

– Кричала. Кричала круглые сутки. Кричала и просила ее отключить. Альберт Клементьевич был вынужден срезать с нее динамики, но даже тогда она пыталась подавать на них энергию. Однако начало было положено. Год за годом Альберт Клементьевич вел работы. Весь день он проводил в библиотеке, читая церковные книги, философов и самые передовые труды по механике. Вечерами и ночами он творил, запершись в лаборатории.

Три года он строил железное тело. И вот наконец работа была готова.

Но механизм был мертв. Железные руки его были недвижны, рот не мог произнести и звука. Сложная архитектура его вычислительного комплекса была пуста. И тогда он начал процесс оживления машины. Это заняло много лет.

Чтобы запрограммировать разум, нужны были сверхмощные машины, работающие на кометных осколках. Поэтому Альберт Клементьевич вложил огромные деньги в геологические экспедиции князя Дымидова. Десятки отрядов уходили за реку Обь, навсегда исчезая в алой тайге, но наконец последняя экспедиция все же сумела дойти до самой мистической реки Лены и найти на ее берегах подходящие осколки.

Из одного такого осколка профессор создал сложнейшее разностное ядро и установил его в Программатон – изобретенный им механизм для настройки логических цепей машин. Но даже силы Программатона не хватило, чтобы достичь его целей. Пришлось строить еще машины. Всего он построил четыре сверхмощных Программатона. Последовательно объединив их в сеть, профессор получил свой знаменитый Тетрапрограмматон, самую мощную машину для настройки электронного разума в мире.

И тогда он начал оживлять свое творение. Увы, до конца сделать он этого не успел, ведь параллельно профессор разрабатывал тот самый метод удешевления роботов. Он был нужен Военной коллегии.

Григорий Евклидович вздохнул и замолчал. За него продолжил шеф жандармов:

– Мы не знаем, кто отправил убийц. Одинаково постройки этих роботов не желали и коммунары, и люди Голодова, который не хотел, чтобы император Павел Второй обзавелся безукоризненно верными ему боевыми машинами. В любом случае убийцы пришли. Они вторглись ночью, когда усадьба спала. Альберт Клементьевич был в лаборатории. Один. Ни сфинксы, ни Шестерний не смогли его защитить. Сфинксы были в саду и не могли слышать криков. Шестерний был на стапеле – профессор дорабатывал ему разум, подключив робота к Тетрапрограмматону.

Убийцы разбили окно, ворвались внутрь и устранили Грезецкого. Хотя это слишком мягкое слово. Профессора забили каминной кочергой. Ворвавшиеся разгромили все кругом и выкрали бумаги. А вместе с ними платиновые инструменты, детали из золота и иридия, все исчезло. Даже Тетрапрограмматон был разбит, а бесценные осколки кометы из его ядер похищены.

– Но почему его не восстановили? Это же перспективнейшая технология.

– Перспективнейшая. Но слишком дорогая. Чтобы программировать на кометных осколках, нужно помещать их и в платы самого робота. Только на Шестерния их ушло столько, что хватит на постройку десятка Ариадн. А результат вы видели.

Шеф жандармов развел руками.

– В общем, так все и закончилось и с историей профессора, и с историей Адама человеческого. Шестерний остался бесполезным пустоголовым болваном. По факту таким же, как Ариадна. В нем нет ничего от человеческого сознания. Он лишен воли и чувств. Он лишь жалкая запрограммированная пародия на человека. Обычный предмет, нелепо имитирующий нас, людей. Впрочем, чего еще хотел профессор? Ни