На следующий день мы вернулись, и я сразу же увиделся с Ниной – правда, ненадолго получилось, нужно было ещё разгрузить вещи. Рассказал ей про поездку и про этот стрёмный город без асфальта, где мелкие деревенские дома стоят прямо среди многоэтажек. Она выслушала, посмеялась и почему-то спросила: - Ну, теперь ты убедился, что за бугром жизнь лучше? Появилось с чем сравнить.

- Почему лучше? – не понял я.

- Скорее всего, ни с чем из этого ты бы там не столкнулся.

- Вот именно! – согласился я. – И поэтому там хуже! Не так весело!

Нина смеялась, как будто я шучу, а я смеялся от неловкости – как бы ей подыгрывая.

На самом деле, я правду говорил. Я это и Славе пытался сказать накануне, после того неприятного разговора. Сначала пожаловался, что в той глуши связь плохая и я не могу написать Нине, а он спросил: - Это та девочка, из-за которой ты не хочешь уезжать?

Меня снова кольнуло чувство вины. Борясь с ним, я ответил:

- Это не только из-за девочки, папа.

Я решил, что в этом случае будет лучше сказать «папа», а не «Слава». Не знаю, почему. Обычно я так не говорил – не мог привыкнуть.

Славу немного разморозило такое обращение. Сделавшись мягче, он спросил:

- Из-за чего тогда? Ты ведь говорил о ней.

- Да, я думал, что в основном из-за неё. Но даже если её со мной нет, я всё равно не хочу в другую страну. Я хочу остаться в России.

- Что тебе здесь так нравится?

- Да ничего, - честно ответил я. – В других странах много хорошего, но нет ничего моего, поэтому я не хочу там жить. А в России нет ничего хорошего, но она – моя, и я здесь чувствую себя своим. Вот и всё.

- Понимаю, - вздохнул Слава.

Я обрадовался:

- Правда понимаешь?

- Угу, - отозвался он. – Только у меня наоборот. Я чувствую себя здесь чужим.

- Но Мики же не чувствует, - осторожно заметил я.

- Все люди разные. Я чувствую себя неполноценным здесь, в стране, где моей семьи как будто не существует, где меня как будто не существует. В этом вся разница и от этой разницы – все проблемы, потому что я оказался единственным в семье, для кого это так важно.

- Неправда, - только и ответил я.

Мне просто показалось, что надо так сказать. Почему это неправда – я не придумал.

- Это не плохо, - ответил Слава. – Каждому своё, но не всегда получается найти компромиссы.

- Разве для Льва это неважно?

Слава покачал головой:

- Не настолько.

- Как же вы тогда построили отношения?

- Так и построили, - вздохнул он. – Для него кошмар – уехать в Канаду и начинать там карьеру с нуля. А для меня кошмар, что я, находясь в гостях, никому не могу сказать, что он мой муж, и должен выдумывать каких-то невест.

- Зато я такой же, как ты.

- Считаешь? – по-доброму усмехнулся Слава.

- Для меня нет ничего важнее девчонки, которую я люблю, и уехать от неё – для меня кошмар.

Я сказал это серьёзно, но Слава почему-то рассмеялся – впервые за долгое время, и потрепал меня по волосам. Сказал, что рад, что у него есть единомышленник. Я ответил, что тоже ему рад. Потом мы обнялись.

[15]

Когда я только попал в семью, то первое время узнавал много новых слов. Например, слово «гомофобия» — это когда притесняют голубых. Слава и Лев объясняли, как это бывает: в некоторых странах просто обзывают, в других – казнят. Я думал об этом, думал, а потом спросил у Мики: - А бывает гомофобия наоборот?

- Это как? – не понял он.

- Когда ненавидят нормальных.

- Не думаю, что это существует в глобальном смысле.

- В каком таком – глобальном?

- В теории, какой-нибудь гей может обозвать тебя, - объяснял Мики. – Но никто не может нарушить твои права всерьёз, потому что твои права защищены законом.

Что ж, если это так, то как назвать то, что теперь происходит? Я бежал к Нине через двор, и думал: они нарушили мои права. Два гея решили, что увезут меня насильно, просто потому, что это надо им! А то, что я не хотел никуда ехать – плевать! Почему именно я должен был пожертвовать своей любовью, чтобы у них всё было хорошо? Ведь я ребёнок. Всё должно быть наоборот – это родители жертвуют собой ради детей, потому что это они решили, что хотят быть родителями, а я ничего не решал!

Я взметнулся вверх по лестнице, быстро застучал в дверь. Открыла Нина, за её спиной я заметил их маму. Из-за Нины я видел её не целиком, а только часть лица – один торчащий недобрый глаз.

Пытаясь отдышаться, попросил:

- Спустись вниз, пожалуйста!

- Что за срочность? – удивилась она.

- Пожалуйста!

Она кивнула и прикрыла дверь, а я пошёл ждать её у подъезда.

Через минуту она вышла в костюме зебры, хотя на дворе был март и нас окутывал по-зимнему морозный воздух. Ну, то есть, она не прям как зебра вышла, а в каком-то махровом комбинезоне, сделанным под зебру – такая странная одежда. А на ногах – тапочки с заячьими ушами.

Но всё это я заметил только мельком. Стоило ей спросить, что случилось, как я отчаянно сказал:

- Они увозят меня! Насильно!

Она посмеялась:

- По-моему, ты драматизируешь!

И мне стало так обидно и так больно от её легкомысленного отношения к ситуации, такой глубоко трагичной для меня, что я не выдержал и зарыдал – прямо при ней. Нина начала обнимать меня, поглаживая по волосам, как маленького, и плакал я тоже как маленький – и вот эта пропасть между моим детством и её юностью была такой огромной в тот момент, что было невозможно выносить эту ситуацию.

- Всё хорошо, зайка, ты что…

Она говорила мне «зайка» как малышу. Мне было больно.

- И что же делать, Вань? – прошептала она.

Я отстранился от неё. Решил: чтобы она не считала меня ребёнком, я должен перестать вести себя как ребёнок. Вытер тыльной стороной ладони слёзы, взял её руку в свою, сказал очень серьёзно: - Я тебя люблю.

Она улыбнулась то