Пока идет операция, я сгрызаю ноготь на большом пальце практически до основания. Несмотря на заверения врачей о том, что хирургическое вмешательство на девяносто девять процентов пройдет успешно, я все равно жутко нервничаю. Сердце колотится, поджилки дрожат, а уставший мозг тщетно борется со вновь и вновь вспыхивающими приступами паники.

Когда дело касается здоровья ребенка, очень трудно быть сильной и хладнокровной. Ведь если реализуется тот самый ничтожный, но все же вероятный один процент, моя жизнь будет окончена. Я настолько люблю Даню, что, если бы это помогло, сама бы легла бы под нож. Хоть сто раз!

Но как бы я ни хотела облегчить участь своему мальчику, это испытание ему придется пройти в одиночку. В неполные два года, представляете? Операция на открытом сердце – это не шутки. Это максимально серьезная процедура, которая требует от организма мобилизации всех сил и невероятной выносливости.

Мне сказали, что после операции у Дани будет виден только один шов на коже, но внутри останутся следы вмешательства со множеством других швов, которые должны зажить. И на это, само собой, потребуется время.

Говоря по правде, я готова провести в отделении кардиохирургии даже месяц, лишь бы в конечном итоге сын стал абсолютно здоровым. Ведь это такое счастье – знать, что сердечко твоего малыша работает так, как должно. Что через какое-то время он перестанет нуждаться в постоянных медицинских осмотрах, лекарствах и заживает самой обычной жизнью.

Скашиваю глаза на настенные часы и подмечаю, что с момента начала операции минуло уже четыре часа. Мне говорили запастись терпением, и я вроде бы так и сделала, но постепенно нервы все равно сдают. В голову против воли лезут всякие дурацкие мысли. А что там? А как? А вдруг что-нибудь пошло не по плану?

Закрываю глаза и заставляю себя сосредоточиться на позитиве. Данькины анализы перед операцией были хорошими. Хирург – один из лучших в стране. Это даже Вавилов подтвердил. Так почему что-то должно пойти не так? Наверняка врачи просто не торопятся, качественно выполняют свою работу.

Принимаюсь легонечко покачиваться на стуле, чтобы поймать своего рода дзен. Мне хочется ощутить связь со своей духовной сущностью, наполниться спокойствием и мудростью. Мне не раз доводилось слышать, что психологический настрой матери довольно сильно влияет на здоровье ребенка. Именно поэтому я должна источать уверенность. Поэтому должна быть сильной.

Представляю, как мы с Даней будем проводить время, когда вернемся домой. Счастливые и здоровые. Обязательно отведу его в Ореховский парк – зимой там невероятно красиво. Куплю ледянку и вместе с ним буду кататься с горок. А еще можно сводить Даню в недавно открывшуюся игровую комнату, о которой я слышала много хороших отзывов. Там работает аниматор, и рядом с ним, по словам знакомых, даже двухлеткам будет интересно.

Перед глазами встает счастливая Данькина улыбка, и на душе становится как-то теплее. Он у меня такой замечательный! Милый, ласковый, сообразительный. Он непременно справится со всеми трудностями, которые выпали на его долю!

Внезапно мой сеанс самовнушения прерывается трелью мобильника. Распахиваю веки и лезу в сумку, попутно гадая, кто же это звонит. Ведь за последние четыре часа я переговорила с кем только можно: с мамой, с папой, с Наташкой, со Светлаковым и даже с Аней.

Выуживаю гаджет на свет божий и пораженно вскидываю брови. Это Вавилов! Что боссу понадобилось в такой ответственный момент? Хотя… Он, вероятно, не знает, что прямо сейчас Даньке делают операцию. Я ведь не посвящала его в детали нашего больничного расписания.

– Алло, – говорю негромко.

– Ангелина, привет, – голос Александра по обыкновению властный. – Как прошла операция?

Обалдеть! Так он все-таки знает? Но откуда?

– Привет. Операция все еще идет, – отвечаю и, не совладав с любопытством, добавляю. – А ты в курсе, что она назначена на сегодня, да?

– Конечно. Я все время на связи с Олегом Евгеньевичем, – огорошивает мужчина.

Вот оно как… Выходит, наш хирург вовсю общается с Вавиловым?

– Сколько уже прошло? Часов пять? – снова подает голос он.

– Четыре, – отзываюсь со вздохом и, снова подняв взгляд на часы, поправляюсь. – Вот пятый пошел.

– Ясно. Ну как ты? Держишься?

Его неожиданное участие отзывается во мне эмоциональным всплеском: тут и радость, и щемящая тоска, и желание поделиться.

– Да, держусь, – прижимаю трубку поближе к лицу и опускаю голову. – Но, если честно, страшно. Да и волнуюсь сильно.

– Разумеется, волнуешься. Это естественно, – понимающе произносит Александр. – Просто не позволяй панике взять на тобой верх. Не ради себя – ради Даниила.

– Спасибо за поддержку, Саш.

Повисает небольшая пауза, а затем Вавилов говорит:

– Не за что, Ангелин. Мне даже жаль, что я сейчас не рядом, – в его интонациях сквозит искреннее сожаление.

– Ну что ты, – губы сами растягиваются в улыбке. – Ты и так сделал для нас очень много.

– Много, но недостаточно.

Я теряюсь. Просто не знаю, что ему ответить. Почему он так говорит? Неужели это очередной намек на то, что Вавилов знает об отцовстве?

Сформулировать мысль не успеваю, потому что внезапно передо мной возникает медицинская сестра с явным намерением что-то сказать.

– Саш, подожди минутку, пожалуйста, – бросаю в трубку и поднимаюсь навстречу девушке. – Ну? Как там дела? Есть новости?

Мой голос, несмотря на намерение сохранять спокойствие, дрожит.

– Да, операция закончена, – сообщает медсестра. – Все прошло успешно. Олег Евгеньевич подойдет к вам чуть позже.

Господи… Какое счастье! Аж от сердца отлегло!

– Спасибо, – киваю я и на всякий случай спрашиваю. – Но все точно в порядке, правда?

– Да, точно, – девушка улыбается. – Не волнуйтесь, Ангелина Ивановна, с вашим сыном все будет отлично.

Я снова благодарно киваю, и на глазах почему-то проступают слезы. От радости, от облегчения. Забыв о том, что Вавилов все еще висит на том конце провода, медленно опускаюсь на стул и шумно выдыхаю.

– Ангелина, ты тут? – раздается из трубки, которую я по-прежнему держу в руке.