(Жаль, нет ни одного хоббита,

чтоб как-нибудь скрасить сцену,

ни Эвелин Браклоу,

чтоб рисовала нам тут муравьев-альбиносов,

ни мирмеколога[14], который расставил бы всё по местам.)

Некоторые примеры, не имеющие примеров

1

В одном стихотворении Игоря Котюха упоминается

Анита Экберг.

Нашел ее ранние фотографии в гугле –

прекрасное лицо, такое, что только и сказать «ах!»,

или даже без этого – один лишь глубокий вдох,

настолько глубокий, что перехватывает дыхание…

И тут же ее последние фото.

Да, как говорят, и «в старости есть красота»,

но по фото Аниты Экберг понятно,

что надо оплакивать именно ту ее красоту.

Смотреть, наслаждаться и плакать. Сейчас.

Не женщину, не мужчину, не какой-нибудь водопад,

но то зыбкое и прекрасное, как весна в Фергане

или, к примеру, в Санкт-Петербурге: словно бы

молодое, чуть загорелое тело, едва заметные волосики,

как если после купания провести полотенцем,

и ты ощущаешь вкус персика, его мякоть тает во рту,

а кожица всё еще приятно холодит твою руку, и

с пальцев стекает сок…

Нежный запах весны,

утренней свежести между пятью и шестью –

аромат, который к середине дня станет лишь пылью:

словно бы мы проникли в суть сути

(вслед, к примеру, за монофизитами,

которые определили таки разницу в возрасте Отца и Сына),

или, подобно ритуальному фаллосу –

попали, но попали, однако,

не в то отверстие. Не в то, куда красота.

2

Или вот хочется замереть эмбрионом,

сгустком, темным клубком в темной тьме,

ничего не касаясь, потому что трудно

стоять, сидеть, лежать: как угодно –

на спине, животе, на затылке, на левом боку,

и вообще – говорить, смотреть, слушать, писать,

касаться

клавиатуры, тебя, сосок ли то, либо иная (любая)

твоя округлость, пусть даже и не округлая…

Эти иеремиады по собственному телу,

медленно остывающему к молодецким забавам,

продолжать больше нечем – и слава Богу! Можно

заняться чем-то еще.

Например, почитать Воденникова,

посмеяться или поплакать

вслед его мнительному и инфантильному герою, затем

взять увесистый том «Ненависти к поэзии»,

набраться ненависти, возбудиться,

включить музыку, сборник «Disco Not Disco»

и дергаться в рваных ритмах того,

что ты называешь танцем –

хиппи, косящий под хипстера в жестких объятьях

пост-панка.

3

А еще некоторые мои товарищи

помогают мне с легкостью смотреть на вещи:

смотри, они говорят, простота –

она просто в скольжении взглядом.

Вот река, например, она скользит,

и ты скользишь глазами по водной глади.

Но только не пиши про скользкие берега,

пиши про гладь и скольжение.

Так, постепенно, достигается простота и прозрачность.

Впрочем, темные воды и ночь.

Одна (ну, может, не очень) короткая мысль при смене пластинки

Ничто не спасает от яда этого мира –

ни музыка, ни поэзия, ни разговоры с сыном,

у которого пубертатный период и уверенность в том,

что в его-то жизни всё будет не так (это так,

ведь всё различается – у него, у меня – и,

смотря на себя как бы со стороны, я понимаю,

почему он не хочет, как говорит, быть похожим,

но это, черт побери, так похоже, так узнаваемо –

у всех ведь у нас такое бывало с родителями, –

но когда говоришь ему о таких повторениях, они ему

непонятны,

потому что опыта нет, 13 лет, и при этом

он уже практически тот, каким будет, и я не знаю пока

хорошо это или плохо, впрочем,

это будет его жизнь, а мы отвлеклись от темы),

так вот, его устремленность вперед, в позитивное будущее,

никак не совпадает с твоим ощущением,

что всё катится в пропасть;

и если когда-то я плакал,

лишь подумав о том, что солнце погаснет

(это через миллиарды-то лет! но в детстве ведь

жизнь кажется бесконечной)

и что мама умрет, и бабушка, и другие

(да, прабабушка умерла, бабушка умерла,

отец умер, мама жива, дай ей бог),

то позже стал думать, что,

пожалуй, не стоить рожать детей в этот мир,

зачем еще один путь испытаний,

еще одна жизнь, наполненная страданьем (это я, извините,

в 20 лет много читал по буддизму,

думал над смыслом жизни, и бросил,

ничего такого осмысленного не найдя),

а затем, когда дети таки родились, стал пугаться того, что

случится с ними лет через 40–50, когда нефть закончится,

начнутся войны за ресурсы, за воду,

и стабильности мира, который мы знаем,

наступит конец – и что будут делать дети,

дети моих детей, мол, что я наделал? –

но вот, как мы видим, это был еще не предел:

сейчас мы стоим на пороге такой пропасти,

размеры которой совершенно неведомы моим детям

(у меня есть и дочка, но о ней в другой раз),

и многим взрослым, казалось бы, людям,

которые полагают всерьез, что возможна, к примеру,

победоносная локальная ядерная война,

и вот я думаю – почему это так, что с годами

конечность мира кажется такой близкой,

причем обязательно катастрофой,

и в собственной смерти ты видишь, скорей, избавленье,

так как это твой личный, персональный конец –

это как выключить телевизор, лечь спать, ослепнуть

(и не надо мне говорить, что страница твоя на фейсбуке

будет едва ли не вечным свидетельством твоего бытия,

бла-бла-бла, я не про то, не про то, что вовне), потому что

ослепнуть, лишившись при этом и слуха, и речи –

это можно представить, не так ли? – а вот глобальный конец

и возможный, к примеру, постапокалиптический мир так,

как его рисуют фильмы (и выжить в котором

у тебя нет никаких шансов –

тебя одолеют потомки лесорубов и фермеров,

это наверняка) – это совсем не