Одной рукой я беру Роуэна за запястье, а другую прижимаю к земле. Обычно, когда я касаюсь земли вот так во время молитвы, я чувствую свет мира, чувствую его сияние. Но когда я касаюсь Гнили, есть только холод и тьма.

– Отпусти его.

Я все глубже погружаю пальцы в грязь. Думаю о летних ночах. О покосившейся печи. О закрытом саде, бледном и прекрасном в лунном свете.

– Отпусти его, отпусти, отпусти его.

Меня охватывает жар. В центре ладони вдруг появляется тепло. Я представляю себе нить, идущую от Роуэна и обвязанную вокруг моей руки. Я не понимаю, что это может быть. Я даже не уверена, что это реально. Но я не могу оставить его в одиночестве и наблюдать, как тьма поглощает его.

Я сжимаю пальцами нить и тяну.

Щупальца тьмы начинают разматываться. Грязь отходит кусками и падает вниз. По земле последний раз проходит дрожь, и Роуэн откидывается назад. Дрожащими руками он соскребает грязь с лица.

Он потрясенно смотрит на меня:

– Виолетта… что ты только что сделала?

Я смотрю на свои руки. Я все еще чувствую, как остатки тепла пульсируют сквозь пальцы слабыми толчками. Я неуверенно кладу руки на землю, закрываю глаза и пытаюсь вновь нащупать то тепло, те нити. То чувство, когда тьма откликнулась на мой призыв. Но ничего не происходит. Вокруг лишь холодная грязь и полная тишина.

– Я не знаю. Я не знаю, что сделала. Ты был совсем один, а я…

Меня охватывает смущение.

– Я просто хотела тебе помочь.

– Мне не нужна твоя помощь. Тебе не следовало оставаться.

– Мне уйти?

На секунду он закрывает глаза, а потом отворачивается и не отрывает взгляда от озера.

– Нет, – шепчет он, одновременно мягко и грубо.

Мы оба встаем. Роуэн мгновение колеблется, а потом облокачивается на меня. Его кожа горячая, словно у него лихорадка. Я обнимаю его за талию, и, когда я прикасаюсь к нему, он издает протестующий звук. Но затем со вздохом наклоняется ко мне. Медленно, шаг за шагом, мы возвращаемся к дому.

Мы идем по дорожке, и его ботинки волочатся по гравию. Я держу его изо всех сил, но он такой тяжелый. Моя голова едва доходит до его плеча, и я все еще не пришла в себя после успокоительных. Я спотыкаюсь о собственные ноги и схожу с дорожки на запутанную лужайку.

Наконец мы доходим до дома. Оказавшись внутри, Роуэн идет через кухню. Выбора нет, и я иду рядом. Он открывает дверь, и взгляду открывается темное помещение, которое когда-то могло быть гостиной. Оно заброшено не так сильно, как остальные комнаты в доме. Большая часть мебели скрыта под тканью, но у одной из стен стоит открытый диван, а рядом с ним – небольшой столик. Окно выходит на палисадник. Шторы открыты, а на подоконнике стоит потухший фонарь.

Роуэн падает на диван, опустив голову на колени и накрыв лицо руками.

– Теперь можешь идти, – грубо говорит он и показывает на дверной проем. Кровь стекает с его пальцев на пол. – Со мной все будет хорошо.

Я хватаю его за руку и поворачиваю ее ладонью вверх, обнажая глубокую рану с острыми краями.

– Ты не в порядке. Это не нормально.

Кашляя, он наклоняется вперед, а затем издает сдавленный звук. Я бросаюсь на кухню и хватаю жестяное ведро, которым пользуется Флоренс, когда убирает печной пепел. Бегу обратно в гостиную и сую ему в руки. Он сжимает его так сильно, что костяшки пальцев белеют, и сгибается еще сильнее. Сперва я колеблюсь, а затем кладу руку ему на спину.

– Не надо, – протестующе хрипит Роуэн, но его речь переходит в резкий кашель. Его начинает рвать грязной, чернильно-темной водой. У меня скручивает живот. Смутившись, я отворачиваюсь к окну, чтобы не смотреть на него.

– Гниль – она ведь внутри тебя, да?

Я начинаю сильно дрожать.

– Она отравляет тебя.

– Да.

– Ты знал. Все это время ты знал, но скрывал это от нас. Твоя семья тоже была отравлена? Они погибли из-за этого?

Я поворачиваюсь к нему.

– Если Ариен пострадает из-за твоих секретов, я…

– Не пострадает.

Он кашляет, давясь черной водой. Сплевывает и вытирает рот рукавом.

– Она не причинит ему такую боль, какую причиняет мне.

Я беру ведро, выхожу на улицу и выливаю его в сад. Меня захлестывает еще одна волна головокружительной тошноты. Я тяжело сглатываю. Делаю медленный, глубокий вдох жаркого ночного воздуха, пахнущего пыльцой и листьями.

Когда я возвращаюсь в гостиную, Роуэн уже зажег фонарь. Верхний ящик стола рядом с диваном открыт. Внутри бинты, тряпки и баночка с медово-сладкой мазью, которой Кловер смазывала мои колени. Он вычистил рану и аккуратно обернул руку льняной тканью. Все так аккуратно, так выверенно. Так же, как когда он лечил свои раны в доме на обочине дороги.

Я сажусь рядом с ним.

– Пообещай мне – поклянись честью, – что Ариен не будет таким же, как ты.

– Моя жизнь не так дорого стоит.

Он вздыхает, поправляя узел, удерживающий повязку на месте.

– Он не пострадает. Гнили нужен только я.

– Покажи мне рану.

Я смотрю на его запястье. Кровь начала просачиваться сквозь повязку. Я беру ткань из ящика и прижимаю ее к его руке. Он пытается отодвинуться, но я кладу на него другую руку, и он остается на месте.

– Я позову Кловер. Она тебя подлатает.

– Нет, не сможет.

– Что значит не сможет?

Я отдергиваю ткань. Повязка испачкана. Она не малиновая, а черная. И это не похоже на кровь. Темнее. Гуще.

– Магия Кловер не действует на меня по той же причине, по которой она не действует на Гниль.

Я так напугана, что едва могу говорить. Вспоминаю, как его рот был полон черной воды, шипение его голоса.

– Ты хочешь не просто вылечить озеро – ты хочешь вылечить себя.

– Это одно и то же. Кловер считает, что если они произнесут заклинание в том месте, откуда пошла отрава, на берегу, то это подействует везде.

– Она знает, чем ты занимаешься в перерывах между ритуалами?

– Она знает, что есть какая-то связь между Гнилью и моей кровью. Она на меня реагирует. Но я не сказал ни ей, ни Флоренс о десятине.

Смех перехватывает мое горло, угрожая перерасти в рыдание.

– Да, тебе было бы стыдно, если бы они узнали. Они же будут беспокоиться. Черт, Роуэн. Ты не можешь это скрывать.

– Прошу тебя.

Его лицо впервые стало открытым, печальным и ужасно серьезным.

– Ты не можешь рассказать им, что видела.

– Ты отдаешь Гнили так много себя. Что случится, когда ничего не останется?