Шрифт:
Закладка:
Отвечая продажным писакам, обвинявшим Ломоносова в лести и униженном поведении по отношению «к сильным мира сего», Пушкин писал: «Ломоносов достоин уважения всех честных людей, несмотря на его льстивые посвящения»[203]. Он восхищался тем достоинством, с которым держался Ломоносов в отношении своих «покровителей». «Он умел за себя постоять и не дорожил ни покровительством своих меценатов, ни своим благосостоянием, когда дело шло о его чести или о торжестве его любимых идей. Он пишет этому самому Шувалову, представителю муз, высокому своему патрону, который вздумал над ним пошутить — «Я в. п. не только у вельмож или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого господа бога…». Вот каков был этот униженный сочинитель похвальных од и придворных идиллий!»[204] — восклицал Пушкин.
Но то, что прекрасно понимал, чем восхищался Пушкин, не могли, не хотели понимать Шуваловы, Разумовские и Воронцовы. Поэтому-то они, «помогая» ему в мелочах, ничего не сделали для осуществления его главных требований. Так было и с проектом устава университета в 1760–1761 годах. В царствование Екатерины II Ломоносов сделал еще одну попытку добиться утверждения проекта с помощью Г. Орлова. Но Орлов, «покровительствовавший» Ломоносову и забавлявшийся опытами с электричеством, оказался ничуть не лучше Разумовского и Шувалова. Как и они, Орлов ничего не сделал для действительной помощи Ломоносову. Наоборот, удары сыпались на Ломоносова один за другим и удары один тяжелей другого. Сама Екатерина сделала немало для того, чтобы отравить последние годы жизни Ломоносова. В 1763 году по доносу Тауберта, Миллера, Штелина, Эпинусса и других Екатерина даже совсем уволила Ломоносова из академии. Тауберт и Миллер торжествовали, что они навсегда избавились от своего врага и строили планы, кого выписать из-за границы и как распределить места в академии[205]. Но Екатерина сообразила, что изгнание из академии Ломоносова, который был в это время признанным главой русской науки и литературы и которого хорошо знали в Европе[206], может произвести внутри страны и за границей невыгодное для нее впечатление. Поэтому указ об его отставке был отменен. Популярностью Ломоносова в России и признанием его заслуг иностранными академиями объясняется и такой жест Екатерины, как посещение ею мастерской Ломоносова. В то же время с помощью своих приспешников она создала для него совершенно невыносимые условия работы. Отстранение от руководства географическим департаментом и назначение туда Миллера, попытка передать в распоряжение Шлецера материалы Ломоносова по языку и истории, назначение Шлецера академиком и открытие ему доступа к важнейшим государственным документам, препятствия в сооружении мозаичного монумента Петру — эти и десятки подобных фактов были проявлением травли великого ученого. Целью этой травли было уничтожить, сломить Ломоносова и духовно и физически. В этих условиях даже у него вырываются жалобы, что не хватает больше сил для борьбы. «И так не могу больше терпеть таких злодейских гонений, и сил моих нет больше спорить, и наконец намерен остатки изнуренных на науки и на тщетные споры дней моих препроводить в покое…»[207]. В довершение всего тяжелая болезнь, результат нечеловеческой работы, которую он нес на себе почти четверть века, часто выводила его из строя и приковывала его к постели. Но Ломоносов и в этих условиях остался самим собой. Можно только поражаться, как тяжело больной, он не только продолжал напряженно и плодотворно работать, но и с исключительным мужеством и достоинством отстаивал дело, которому он посвятил всю свою жизнь. Его не могло остановить ни санкционирование действий его врагов Разумовским или Сенатом, его не могли остановить даже указы самой Екатерины. История с географическим департаментом и приглашением Шлецера ясно показала это. «Я положил твердое и непоколебимое намерение, чтобы за благополучие наук в России, ежели обстоятельства потребуют, не пожалеть всего моего временного благополучия»,[208] — так заявлял он еще в начале своей деятельности и до конца жизни остался верен этому принципу.
Борьбу Ломоносова могла остановить только смерть. 4-го апреля 1765 года она вырвала его из строя борцов. Враги Ломоносова не скрывали своей радости. Они спешили сообщить друг другу эту новость, делились планами и торжествовали, что теперь им никто не будет мешать[209]. Придворные и академические реакционеры спешили использовать смерть Ломоносова в своих целях. Его объявили певцом религии и самодержавия, певцом Екатерины и Елизаветы. Его стремились оторвать, спрятать от народа, которому он верно служил всю свою жизнь. Одновременно с этим придворная клика и после смерти Ломоносова продолжала его травлю. Когда десятилетний Павел, будущий император, узнал о смерти Ломоносова, то он ответил: «что о дураке жалеть, казну только разорял и ничего не сделал»[210]. В этих словах выражено отношение не только и не столько Павла, сколько отношение самой Екатерины и всей придворной клики. Именно Екатерина и придворная клика погубила его архив, его бесценные «манускрипты», о которых сам Ломоносов писал, что они «могут ныне больше служить, нежели я сам»[211].
Придворные и академические реакционеры, при жизни Ломоносова всячески травившие его, стремившиеся дискредитировать его замечательные открытия и теории и относившиеся с нескрываемой злобой к его патриотической и демократической деятельности, после его смерти изменили свою тактику. С одной стороны, они стараются всячески замолчать, скрыть его материалистические теории, с другой, — фальсифицировать его литературную, научную и общественную деятельность, выхолостить из нее прогрессивное содержание, притупить демократическую, общенародную направленность его творчества. Извращая и опошляя содержание и направленность деятельности и творчества великого ученого, реакционеры всех мастей, учитывая огромную известность Ломоносова, пытаются вместе с тем предоставить известную славу его имени. Они используют имя и славу Ломоносова для оправдания
