имела своей целью доказать, что развитие русской культуры происходило при активной поддержке и помощи самодержавия. Распространение этой легенды в работах советских ученых является либо перепевом буржуазных концепций, либо их некритическим использованием.

И. И. Шувалов представляет собой одну из интереснейших фигур дворянской России середины XVIII века. Выходец из мелкопоместного дворянства, он превратился во всесильного фаворита. Вольтер был очень близок к истине, когда назвал его человеком, который «в течение пятнадцати лет неограниченно управлял империей протяжением в две тысячи лье»[231]. Можно только удивляться живучести версии о том, что «предоставив своему двоюродному брату П. И. Шувалову сферу государственных дел, он предпочел более скромную и, вместе с тем, более лестную роль мецената и покровителя наук и искусства»[232]. В действительности Шуваловы держали в своих руках все нити государственного управления. Руководство внутренней политикой осуществляли Петр и Александр Шуваловы. Иван Шувалов играл очень крупную роль в направлении внешней политики России, особенно после отстранения А. П. Бестужева-Рюмина[233]. «Власть его так велика, что иногда нет возможности ей противодействовать»[234], — писал А. П. Бестужев-Рюмин английскому послу. Генерал-прокурор Сената Глебов и государственный канцлер М. Воронцов были ставленниками Шуваловых и покорными исполнителями их воли. Достаточно сказать, что М. Воронцов отчитывался перед И. И. Шуваловым и держал себя с ним как приказчик перед барином. Его письма к И. И. Шувалову переполнены униженными просьбами, сообщениями важнейших политических новостей и вопросами о том, как Шувалов прикажет ему действовать в том или другом вопросе[235].

Никогда серьезно не интересовавшийся никакими науками и искусствами Шувалов не шел дальше увлечения французскими романами. Изнеженный, капризный и ленивый, в страсти к нарядам не уступавший ни одной моднице, он был в глазах современников наиболее ярким олицетворением тех представителей аристократии, которые получили название «петиметров». В его мировоззрении и деятельности сочетались либерально-просветительская фразеология, аристократически-салонная болтовня и обычное крепостничество.

Переписываясь с французскими просветителями, он кокетничал своим «свободомыслием», объявлял себя их учеником и выслушивал требования Гельвеция «поощрять свободную мысль и не давать ножницам суеверия и богословия подрезать духу крылья»[236]. Одновременно он заботился о том, чтобы с первого дня существования университета студентам и гимназистам регулярно преподавался катехизис, и настойчиво хлопотал об этом перед синодом[237]. Он возмущался тем «вредом в нравах», которое причиняет «даже до простых людей» «чтение сочинений Вольтера и энциклопедистов, устремившихся истреблять законы христовы» и требовал сурового наказания тех, кто выступает против догматов церкви[238].

Шувалов выступал в роли «Северного Мецената», покровителя наук, литературы и искусства в России, покровителя Ломоносова и исполнителя его замыслов. Одновременно с этим он выдвигал и поощрял придворного проповедника Гедеона Криновского, рьяно нападавшего в своих проповедях на науку и особенно на Ломоносова[239].

Показной «патриотизм» Шувалова преспокойно уживался с галломанией и космополитизмом. На средства Шувалова его секретарь, один из самых активных проповедников масонства, барон Чюди издавал на французском языке журнал «Le câméléon litteraire», использовавшийся Шуваловым для беззастенчивой саморекламы. В программной статье, которой открывался первый номер журнала, Чюди прямо заявлял, что космополитизм является его символом веры[240]. Он энергично выступал против атеизма и печатал «научные» статьи «о философском камне алхимиков» и т. п. Не удивительно, что Ломоносов был очень недоволен, когда его похвальное слово Петру в плохом переводе Чюди появилось в этом журнальчике[241]. Шувалов переписывался с доброй половиной аристократов Европы и почти 15 лет пробыл за границей, проводя время в аристократических гостиных Франции, Англии, Италии и Австрии. Там он чувствовал себя как рыба в воде и неизменно встречал самый радушный прием. К нему как нельзя лучше подходит характеристика русских помещиков, данная И. В. Сталиным. «В Европе многие представляют себе людей в СССР по-старинке, думая, что в России живут люди, во-первых, покорные, во-вторых, ленивые. Это устарелое и в корне неправильное представление. Оно создалось в Европе с тех времён, когда стали наезжать в Париж русские помещики, транжирили там награбленные деньги и бездельничали. Это были действительно безвольные и никчёмные люди»[242]. Шувалов разыгрывал роль «друга философов» и переписывался с Вольтером, Гельвецием, Д’Аламбером и Бюффоном, но это было в действительности тем же самым «отвратительным фиглярством в сношениях с философами», о котором писал Пушкин, характеризуя Екатерину II. Отнюдь не случайно Екатерина и Павел награждали его высшими орденами и чинами и жаловали ему тысячи крепостных как раз тогда, когда они расправлялись с деятелями передовой культуры. Ему устраивали торжественные приемы Бирон и Фридрих II, римский папа и французский король. Шувалов платил им тем же: он восхвалял «заботы» Петра III по управлению шляхетским корпусом, восхищался Бироном и ставил действия Фридриха II по управлению страной в пример всем остальным государям[243].

Столь же мало соответствует действительности и версия об его исключительной доброте, великодушии, уступчивости, скромности и т. д. Шувалов был ловким и умелым интриганом, положение которого было в конечном итоге основано только на некоторых преимуществах, не имеющих никакого отношения ни к науке, ни к государственной деятельности.

Фридрих II имел все основания предупреждать Петра III об опасности дворцового переворота со стороны Шуваловых[244]. Если им не удалось осуществить замышляемый ими переворот, то причины этого следует искать в их крайней непопулярности в гвардейских кругах, в том, что глава их партии П. Шувалов умер через несколько дней после смерти Елизаветы. Даже после того, как в 1762 году Екатериной II был успешно осуществлен дворцовый переворот, она продолжала опасаться интриг Шувалова и поспешила отправить его в почетную ссылку за границу, разрешив вернуться только через 15 лет, когда он был для нее уже не опасен[245].

Действительно, Шувалов кое в чем помогал Ломоносову, но далеко не так много и далеко не так часто, как принято считать. Это совершенно правильно подчеркнул А. Морозов: «Всеми своими успехами Ломоносов был обязан не «щедротам» Елизаветы и не «покровительству» Шувалова, а самому себе, своей неустанной борьбе за все то, что отвечало насущным нуждам и потребностям исторического и культурного развития русского народа»[246]. Ломоносов, боровшийся за интересы народа, видел, что «покровительство» Шувалова сплошь и рядом ограничивается красивыми жестами: Шувалов «любит и жалует», но от этого ни положение академии, ни положение самого Ломоносова не становилось лучше. «Все любят, да шумахерщина», — с горечью замечал он в одной из своих последних записок[247].

Не раз Ломоносову приходилось давать решительный отпор вельможному самодурству и высокомерию Шувалова и ему подобных, стремившихся оскорбить и унизить