пятерых бегунов. Каждый собранный мной налобный фонарик давал все больше энергии, и когда до конца забега оставалось полторы мили, я нащупал последний. Это был тот самый самодовольный чувак. Я не стал подходить с левой стороны гравийной дороги. Я бросился прямо к нему на плечо. Я не трогал его, но был на волосок от этого ублюдка, потому что не хотел, чтобы он растерялся или дезориентировался в ночной темноте. Я хотел, чтобы он точно знал, кто его сбил.

Он не знал, что, когда он нашел меня через несколько миль, я помогал своему пейсеру, занимаясь своими делами. Он не мог знать, сколько сил у меня осталось, но когда не знаешь, с кем разговариваешь, разумнее всего вести себя уважительно или вообще ничего не говорить. Вместо этого он разинул рот, бросил какие-то объедки и накормил голодного пса внутри меня. О, но ему нечего было сказать, когда я пронесся мимо него. И мне тоже. Я даже не удостоил его взглядом, но услышал, как он пыхтит и отдувается, а когда он стыдливо опустил голову, я вспомнил, почему всегда следует остерегаться плевать на ветер.

Я провел чертовски хорошую гонку и финишировал на тридцать пятом месте с результатом 22:55:44 - на сорок минут медленнее, чем в 2007 году, но все равно чертовски хорошее время, учитывая, что между стартами прошло двенадцать долгих лет и две операции на сердце. Киш никогда не видела, как я финиширую на 100-метровке. Она обрадовалась, когда я пересек черту, и ожидала какого-то знаменательного момента, но у меня не было настроения праздновать. Как сказал полковник Траутман о Рэмбо: "То, что вы называете адом, он называет домом". И именно это я почувствовал, когда пересек черту. Я почувствовал, что наконец-то вернулся домой.

Но надвигалась буря: та самая пограничная медицинская ситуация, которая случается после каждой ультрагонки, которую я заканчиваю, и это означало, что мы должны были вернуться в наш домик для команды в Брекенридже STAT. Я уставился в окно, зациклившись на своей Полярной звезде, которая преследовала нас на протяжении сорока пяти минут езды, искушая меня оставить позади мягкую жизнь, полную равновесия и комфорта, и последовать за ней. Это говорило мне о том, что Лидвилль - не единственное мероприятие, на которое я рассчитывал. Отчасти я сомневался в том, стоит ли вообще подписываться на участие в гонке, потому что я уже делал это. Я пробежал почти все значимые гонки в ультра. Я был там и делал все это, и теперь я знал, что этого недостаточно!

Что было дальше? Можно ли в сорок пять лет работать дикарем на полную ставку, и если я попробую, то как долго смогу продержаться? Это были вопросы для другой ночи, потому что, прежде чем мы выехали на дорогу, мое тело уже начало напрягаться. Я чувствовал, как меня бьет дрожь, и хотя я знал, что будет дальше, для Киша это была неизведанная территория.

Разгадка пост-ультра должна была вот-вот начаться.

 

Эволюция № 4

Хотя мое детское заикание вызывало тревогу, я не был полностью уничтожен травмой. Меня отвлекал токсичный стресс. Моя боль мешала мне жить полноценной и счастливой жизнью в начальной школе и продолжала преследовать меня в юности, но при этом я сохранил достаточно самосознания, чтобы понимать, насколько все было плохо, и помнить каждый угол, который я срезал. Как ни странно это звучит, я был одним из тех, кому повезло. Для некоторых жертв травма оказывается настолько разрушительной, что они теряют всякое самоуважение и самосознание. Их разрывает на части. Основополагающие аспекты их характера разбиваются в пух и прах.

Отчасти меня спасло от падения на самое дно то, что я увидел в своей матери. Как бы она ни пыталась это скрыть, она была портретом опустошенности. Именно поэтому мне всю жизнь удавалось изучать работу ума заключенного.

Она была совсем юной, когда встретила Трунниса. Он ослепил ее, пока она не была околдована. Затем с каждой пощечиной, с каждым ненавистным, неуважительным комментарием, с каждой изменой он высасывал из нее все больше жизненных сил, пока она не потеряла связь с привлекательной, умной, достойной, сильной женщиной, которой была раньше. Это произошло не в одночасье. Такое редко случается. В жестоких отношениях это почти всегда происходит постепенно, поэтому и жжет так глубоко. Пока в один прекрасный день вы не проснетесь от того, что вы принадлежите человеку, который вас уничтожает.

В природе разрушение всегда сменяется созиданием, и моя мама недолго просидела в развалинах, когда мы приехали в Индиану. Желание строить заново есть в каждом из нас, и у нее оно тоже было. Однако, когда вы перестраиваете себя, это нужно делать осознанно. Она потеряла всю свою уверенность и эмоциональную целостность, потому что так и не смогла полностью освободиться от моего отца. В результате она не знала, что строит, и кирпичи, которые она укладывала, стали ее тюремной камерой. Подсознательно она строила башню ментальной и эмоциональной изоляции, и к тому времени, когда мне исполнилось восемь лет, она была пустой оболочкой. Она суетилась и стремилась, но мало что вызывало у нее эмоции. Мы жили параллельными жизнями. Я даже не мог до нее дозвониться.

Ирония заключается в том, что вы возводите эти стены, чтобы защитить себя. Вы думаете, что они сделают вас тверже и менее уязвимым, но они изолируют вас в одиночной камере с вашими самыми мрачными мыслями и отвратительными воспоминаниями. Вы убеждаете себя, что каким-то образом заслуживаете оказаться там из-за неправильных жизненных решений, которые вы приняли. Вы верите, что не достойны большего или чего-то лучшего, и что нанесенный ущерб невозможно исправить. Вас переполняет бесконечный стыд. Когда вы смотритесь в зеркало, вы не видите себя таким, какой вы есть. И то, что держит вас в тюрьме, - это ложное повествование, которым вы постоянно себя кормите, и ложное отражение, от которого вы не можете избавиться, потому что оно - часть вас. К тому времени, когда я училась в средней школе, моя мама была независимой, успешной женщиной, пережившей домашнее насилие и получившей шестизначную должность в лучшем гуманитарном университете. Это были чистые факты. Все вокруг видели то же самое, но в зеркале она видела никчемного и недостойного человека.

Работая деканом колледжа во время моего младшего курса средней школы, она добровольно работала учителем в тюрьме. Ей было недостаточно находиться в собственной психиатрической тюрьме, она хотела побывать в настоящей. Особенно если это означало, что у нее будет меньше времени на