Выслушав девушку, Андрей спросил, может ли Светлана узнать городской номер Белявского.

– Конечно, может, у неё же папа начальник связи, – уверенно сказала Оксана. – А зачем тебе?

– Пока не знаю, но вечером буду знать, – ответил Андрей, проводил девушку в институт и отправился в морг за деталью номер два.

Марк Рыжаков уже закончил утреннее вскрытие, сидел в своём кабинете за протоколом. Приходу Сергеева, как всегда, обрадовался, включил электрический чайник и аккуратно поставил на стол шахматную доску с фигурами.

– Доиграем?

В прошлый раз они отложили партию в интересной позиции.

– Непременно, только сначала скажи, что ты об этом думаешь.

Андрей протянул Рыжакову исписанные каллиграфическим почерком листы.

Марк нацепил очки:

– Протокол вскрытия, очень интересно…

Открыл последний лист, посмотрел фамилию патологоанатома.

– Знаю, Сашка Мясоедов, толковый прозектор, только торопится с заключениями, не всегда успевает подумать.

Текст Рыжаков читал внимательно, периодически возвращаясь и перечитывая отдельные места. Закончив, снял очки, задумчиво погрыз дужку и поднял глаза на Сергеева.

– Давай сначала твою версию. Что смущает?

– Марк, весь протокол я не читал, – признался Андрей. – Смотрел только заключение. А смущает неожиданность летального исхода. Со слов лечащего врача, парень должен был выкарабкаться, дело шло на поправку.

– Да, – подтвердил Марк, – описаны классические признаки регенеративного процесса. Финал в виде остановки дыхания не прогнозировался.

– Тогда почему дыхание остановилось?

– Ну, брат, может быть масса причин. Инфекция-то нешуточная!

– А если не инфекция?

Марк внимательно посмотрел на Андрея.

– Думаешь, помогли?

– А есть признаки «помощи»? – задал Сергеев встречный вопрос.

Рыжаков легко поднялся с места, подошёл к двери, выглянул в коридор, плотно прикрыл дверь и повернул изнутри ключ. Снова пристально посмотрел на Андрея.

– Ты лезешь в очень опасное дело, брат мой. Я не хочу видеть тебя лежащим там. —

Марк показал пальцем на стену, за которой находился секционный зал.

– Я уже по уши в этом деле, Марк, – со вздохом произнёс Андрей. – У меня нет другого выхода, кроме как докопаться до правды.

Рыжаков подошёл к полкам с книгами, раздвинул анатомические атласы, порылся в глубине, вытащил тонкую самиздатовскую брошюру, озаглавленную «Лаборатория-Х НКВД». Нацепил очки, перевернул несколько страниц, начал читать вслух:

«Токсикологическая лаборатория, созданная в 1921 году при председателе Совнаркома Ленине, поначалу именовалась „специальным кабинетом“. В 1937 году она вошла в структуру НКВД и до 38-го года представляла собой рядовое подразделение, сотрудники которого занимались научно-исследовательской работой – выводили новые ядохимикаты и проверяли их на крысах, кроликах и воронах. В конце 1938 года подразделение возглавил Григорий Майрановский, бывший руководитель токсикологической лаборатории Всесоюзного института экспериментальной медицины. С его приходом лаборатория заработала в совершенно ином качестве: вновь создаваемые яды стали испытывать на заключенных. Яды должны были не только гарантированно убивать, но и не оставлять никаких следов в организме».

Рыжаков захлопнул книжку.

– Если коротко, они делали яды на основе алкалоидов кураре, вызывающих остановку дыхания. Нужно было решить две задачи: отсрочить действие, кураре действуют слишком быстро, и одновременно добиться быстрого саморазложения яда в организме, чтобы не определялся при патологоанатомическом исследовании.

Марк замолчал.

– И ты хочешь сказать… – начал Андрей.

– Я ничего не хочу сказать, – перебил его Марк. – Я вижу в протоколе нечто похожее на последствие отравления кураре. И вижу, что обычными химическими методами яд не был обнаружен.

– Марк, последний вопрос. Есть ли какой-то метод, которым можно обнаружить этот яд или его следы при эксгумации тела?

– Есть, – не раздумывая ответил Марк. – В тридцать восьмом году о нём ещё не знали. Спектрофотометрия.

– Спасибо, Марк. Протокол оставить? Или я заберу?

– Оставь, я вечерком ещё почитаю. Хотя вряд ли что-то иное скажу.

Он пододвинул Андрею шахматную доску.

– Твой ход, следопыт.

12 апреля 1979 года, четверг, утро, начало седьмого. Телефонная будка у магазина «Гастроном».

– Аркадий Кириллович?

– Я, кто говорит?

– Вы меня не знаете. Простите, если разбудил.

– Зачем звоните в такую рань, если я вас не знаю. До свидания.

– Не торопитесь, Аркадий Кириллович. В ваших интересах меня выслушать.

– Говорите, но имейте в виду, у меня мало времени.

– Вы знаете, что такое спектрофотометрия?

– Вы ненормальный? При чём здесь спектрофотометрия? Вы меня хотите в шесть утра с этим методом познакомить?

– Я думаю, вам будет интересно узнать, что этим методом можно обнаружить следы курареподобных ядов при эксгумации тела.

Длительная пауза.

– А почему это меня должно интересовать?

– Потому что я могу обсудить эту тему с другими заинтересованными людьми.

Длительная пауза.

– Чего вы хотите?

– Вы «Капитал» Маркса читали?

– Послушайте, вы определённо сумасшедший!

– Аркадий Кириллович, вы меня уже дважды назвали ненормальным. А я всего лишь хочу вам помочь. Если помните, первая часть «Капитала» называется «Товар и деньги».

Пауза.

– И в какую сумму вы оцениваете ваш товар?

– Десять тысяч.

Длительная пауза.

– Это не телефонный разговор.

– Безусловно, я готов с вами встретиться.

– Вы… меня заинтриговали. Хотя я по-прежнему не понимаю, о чём речь.

– И?

– Сейчас посмотрю расписание… Могу в субботу, во второй половине.

– Нет. Или мы встречаемся завтра, или я передаю товар более заинтересованным людям.

– Ну хорошо, завтра. Перезвоните мне ровно в восемнадцать, я скажу, где мы встречаемся.

13 апреля 1979 года, пятница, 09.20, сквер около городского пруда.

Дежурство заканчивалось в восемь пятнадцать. В половине девятого начиналась утренняя линейка, обычно не более двадцати минут, если без политинформации. В девять медсестра освобождалась и шла домой, через сквер у городского пруда.

Хансен заранее занял наблюдательный пункт на чердаке жилого дома напротив центрального входа в больницу. Никого, похожего на агентов спецслужб, не обнаружил. Прохожие или не останавливаясь следовали мимо, или заходили в здание. Торопливая походка, взаимные приветствия – медперсонал спешил на работу. Около девяти наметился встречный поток: расходились закончившие смену.

Медсестра вышла в девять ноль три и не оглядываясь, молодец, пошла по направлению к скверу. В руках небольшая хозяйственная сумка. «Провожающих» не было.

Хансен быстро спустился, по параллельной улице добежал до сквера, прошёл его насквозь, ничего подозрительного не увидел, развернулся и неторопливым шагом двинулся обратно.

В сквере прогуливались мамаши с колясками, одна скамейка была занята шахматистами пенсионного возраста. Медсестра, как договаривались, присела на свободную скамейку, достала из сумки бутылку кефира, батон. Обычная картина: человек после ночной смены решил перекусить на свежем воздухе, погреться на апрельском солнышке.

Нетвёрдой походкой Хансен прошёл мимо, присел метрах в двадцати. Вид у него был: «работяга после вчерашнего». Трёхдневная щетина, опухшее лицо, мешки под глазами – результат умелого наложения специального грима. Пузырящиеся на коленях короткие «треники», открывающие щиколотки с грязными носками. Потёртые ботинки, куртка с надорванным рукавом. Откинулся на спинку, прикрыл глаза.

Ждать пришлось недолго. Медсестра допила кефир, аккуратно сложила бутылку в пакет и опустила в урну. Как только женщина ушла, Хансен поднялся и целеустремлённо двинулся к урне. Опять же, обычное дело: дома шаром покати, до зарплаты целая неделя, а тут целых пятнадцать копеек за стеклотару. Три пирожка с повидлом, прекрасный завтрак. Но надо спешить, не один такой желающий. Вон за деревом конкурент с подбитым глазом «на старте», тоже к урне побежал. Шустрый, чуть не опередил. Пришлось отключить, незаметно для окружающих.

«Домой» специальный агент ЦРУ Джейсен Хансен вернулся в приподнятом настроении. Медсестра не подвела, в бутылке – заветная пробирка. Молодец, надо будет перед руководством походатайствовать, помочь женщине эмигрировать.

В бараке он достал из тайника деньги и документы, снял мокрым полотенцем грим,