сочные тона; больше всего ему нравился желтый, который, на его взгляд, символизировал роскошь, щедрость и радость. Его дочь Елизавета, прозванная королевой-девственницей (не за целомудрие, а за нежелание вступать в брак), тоже любила одеваться в белое, особенно в первой половине своего долгого царствования (1558–1602); сияющая белизна одежд королевы казалась еще ярче от золотого и серебряного шитья и драгоценных камней, которые их украшали. А вот в Италии, несмотря на очень быстро меняющуюся моду, при всех различиях в манере одеваться между маленькими итальянскими княжествами, белый не имел такого успеха, как во Франции и в Англии: пристрастие к красному и к черному, а также к двухцветному и к трехцветному (наследие Треченто) продержится при маленьких княжеских дворах на севере Апеннинского полуострова до середины XVI века, а кое-где даже дольше.

Одна из причин того, что белый цвет в одежде надолго стал во Франции привилегией знати, заключалась в том, что окрасить ткань в настоящие, чистые, ровные, сияющие тона было исключительно сложно. Сам процесс окрашивания был долгим, трудоемким, дорогостоящим, а результаты часто разочаровывающими – за исключением, пожалуй, только окрашивания льна. Что касается шерсти, то, как мы уже показали на примере римской тоги, эти проблемы сохранятся в течение всего Средневековья и Нового времени: нередко вместо окрашивания приходилось довольствоваться природным цветом шерсти после отбеливания с помощью солнечного света и утренней росы, богатой кислородом. Но для этого требовалось много времени и места; к тому же зимой, во всяком случае на значительной части европейской территории, это было почти невозможно. Вдобавок полученные таким образом белые тона были нестойкими: через некоторое время ткань опять становилась грязно-серой, серо-желтой или светло-бежевой. Вот почему в средневековых социумах редко можно было увидеть человека в одежде не условного, а настоящего белого цвета. Применение в качестве красителя сока некоторых растений (главным образом из семейства мыльнянок), стирального мыла на основе золы или смеси глины с минералами (магнезии или мела) придавало белым тонам зеленоватые, сероватые или синеватые отсветы и лишало их яркости.

Поэтому одежду людей, которым по моральным соображениям, для богослужебных надобностей или для соблюдения определенной символики приходилось одеваться в белое, нельзя было назвать белой в полном смысле этого слова. Это относится, в частности, к королевам Франции и Англии, которые с начала XIV века стали одеваться в белое в знак траура. Долгое время этот обычай можно было соблюдать лишь в теории. Поскольку настоящую белую окраску ткани очень редко удавалось получить, а получив, сохранить, королевам приходилось оттенять свои «белые» одежды черным, серым или фиолетовым. То же самое приходилось делать священникам и диаконам в дни, когда, согласно кодексу богослужебных цветов, им надлежало быть в белом (праздники Христа и Девы Марии, праздники девственниц и исповедников, Богоявление, День Всех Святых): в такие дни к белому часто добавляли золото, не обязательно потому, что этого требовала символика, а просто из‐за проблем с окрашиванием ткани. Приведем снова в пример братьев-цистерцианцев, которых прозвали «белыми монахами» и которые в действительности очень редко соответствовали этому прозвищу. То же самое, впрочем, можно было сказать и об их соперниках-бенедиктинцах, «черных монахах»: чтобы окрасить шерсть в ровный, насыщенный, прочный черный цвет, нужны были большое искусство и большие деньги. На изображениях мы видим белых и черных монахов. Если на изображениях мы видим действительно белых и действительно черных цистерцианцев и бенедиктинцев, то у себя в монастырях и в приоратах они часто расхаживают в сером или коричневом или даже более или менее выцветшем синем.

С наступлением Нового времени в красильном деле наметился прогресс; между тем парадные костюмы начали шить из тканей, которые не использовались для этого раньше; в результате появилось больше возможностей окрашивать в белое – это касалось, в частности, шелка, хлопчатобумажных тканей и некоторых сортов шерсти. Но стоимость тканей и красителей была так высока, что одеваться в белое могли себе позволить только владетельные князья и высшая знать. Дворянам, которые стояли ниже на иерархической лестнице или не обладали достаточными средствами, приходилось довольствоваться яркими, более или менее стойкими красками; а простой народ вплоть до XVIII века носил только серое, коричневое и блеклые оттенки еще нескольких цветов. До Великой французской революции одежда яркого, сияющего белого цвета останется привилегией высшей знати.

То же можно сказать и о мужской рубашке. Этот предмет одежды когда-то считался нижним бельем, но с XVI столетия мужчины все чаще носят его как обычную одежду. В Средние века рубаха (camica) была длинной туникой без ворота из белой или неокрашенной ткани, которая надевалась под одежду; если человека видели в одной рубахе, это был большой стыд, больший, чем если бы его увидели нагишом. Отсюда и всевозможные позорные наказания, когда человека за ту или иную провинность выставляли напоказ, водили или таскали по улицам, вешали или обезглавливали «в исподнем». Появление на людях в одной рубахе было своего рода социальной наготой, последней степенью унижения, в то время как полная нагота лишь означала природное состояние человека: вот он, такой, какими всех нас создал Господь. В самой по себе наготе не заключалось ничего непристойного или преступного, такими могли быть лишь действия, которые ее сопровождали.

В Новое время в наиболее обеспеченных слоях общества статус мужской рубашки повышается, ее начинают выставлять напоказ, иногда целиком, чаще отдельные части – горловину, манжеты, рукава, грудь, талию, все те места, где она становится длиннее или обрастает новыми деталями. Такая рубашка – признак аристократизма, но, чтобы полностью соответствовать этой роли, ей надо сиять белизной (для этого при необходимости используется своего рода косметика – мел, тальк, магнезия). Вдобавок рубашка отделывается лентами, ее ткань – лен, шелк или хлопок – покрывается вышивкой, к ней добавляют затейливые украшения, всевозможные варианты жабо или фрезы. Воротник становится съемным – теперь рубашку приходится стирать не так часто, – и его безупречная белизна указывает на принадлежность хозяина к привилегированному классу. Вот в какое далекое прошлое уходит своими корнями распространенное определение «белые воротнички».

В XVI веке в одежде появляется новый декоративный элемент белого цвета, который начинает играть не менее важную роль, чем золотое шитье и ленты, а затем и вытесняет их: это кружево. Его происхождение остается неясным, а зародилось оно, по-видимому, в конце XIII – начале XIV века, во Фландрии или в Венеции, которые оспаривают эту честь друг у друга. Как бы то ни было, в 1550–1600 годах именно Венеция производит большую часть кружева, востребованного в Европе, – во всяком случае, в сегменте роскоши, к которому тогда относилась кружевная отделка мужского костюма. В самом деле, когда начиналась