образа, согревающего его воображение. Кестнер понимал ситуацию, но, уверенный в своем владении, проявлял благодушную терпимость. Гёте позволял себе почти привилегии соперника-жениха, но Лотта постоянно его останавливала и напоминала, что она помолвлена. Наконец он попросил ее сделать выбор между ними; она сделала это, и Гете, гордость которого лишь на мгновение пошатнулась, на следующий день (11 сентября) покинул Ветцлар. Кестнер оставался его верным другом до самой смерти.

Перед возвращением во Франкфурт Гете остановился в Эренбрайтштайне на Рейне, в доме Георга и Софи фон Ла Рош. У Софи было две дочери, «из которых старшая, Максимилиана, вскоре особенно привлекла меня….. Это очень приятное ощущение, когда новая страсть зарождается в нас еще до того, как старая совсем угасла. Так, когда солнце садится, нравится видеть, как на противоположной стороне восходит луна».41 Максимилиана, однако, вышла замуж за Петера Брентано и родила живую дочь Беттину, которая через тридцать пять лет влюбилась в Гете. Гете смирился с Франкфуртом и юриспруденцией. Но не совсем, поскольку временами он подумывал о самоубийстве.

Среди немалой коллекции оружия у меня был красивый, хорошо отполированный кинжал. Каждый вечер я клал его у своей кровати и, прежде чем погасить свечу, пробовал, удастся ли мне вонзить острие на пару дюймов в сердце. Так как мне это никогда не удавалось, я в конце концов посмеялся над собой, отбросил все ипохондрические фантазии и решил жить.

Чтобы иметь возможность делать это с бодростью, я должен был решить литературную задачу, с помощью которой все, что я чувствовал… должно быть сведено к словам. Для этого я собрал элементы, которые действовали во мне в течение нескольких лет; я представил в своем воображении случаи, которые больше всего задевали и мучили меня; но ничего не могло прийти в определенную форму. Мне не хватало события, фабулы, в которой они могли бы предстать как единое целое.42

Слияние произошло благодаря коллеге-адвокату из Ветцлара. 30 октября 1772 года Вильгельм Иерусалимский, одолжив у Кестнера пистолет, покончил с собой в отчаянии из-за любви к жене друга. «Сразу же, [когда] я услышал весть о смерти Иерусалима, — вспоминал Гете, — возник план «Вертера», и все посыпалось со всех сторон».43 Возможно, так оно и было, но к написанию книги он приступил лишь пятнадцать месяцев спустя. Тем временем он продолжал флирт с Максимилианой Брентано, переехавшей вместе с мужем во Франкфурт, — флирт настолько настойчивый, что муж запротестовал, и Гёте отстранился.

Его отвлекали различные неудачные литературные проекты. Он размышлял над идеей пересказать историю бродячего еврея; он планировал, что тот посетит Спинозу и покажет, что сатана, судя по всему, торжествует над Христом в христианстве;44 Но он написал только десять страниц Der ewige Jude. Он сочинил несколько сатир на Якоби, Виланда, Гердера, Ленца и Лаватера, но все же сумел завоевать их дружбу. Он участвовал в издании Лаватера Physiognomische Fragmente и позволил ему сделать физиогномику своей головы, что дало лестные результаты: «Интеллект налицо, а чувствительность разжигает его», — оценил швейцарец. «Обратите внимание на энергичный лоб… на глаз, так быстро проникающий, ищущий, очарованный… и на нос, сам по себе достаточный, чтобы провозгласить поэта… Мужественный подбородок, хорошо открытое энергичное ухо — кто может сомневаться в гениальности этой головы?»45-И кто может соответствовать такой цефалограмме? Якоби считал, что это возможно, поскольку после посещения Гете в июле 1773 года он описал его в письме к Виланду как «гения с головы до ног; одержимого человека, которому суждено действовать в соответствии с велениями индивидуального духа».46

Наконец, в феврале 1774 года Гете написал книгу, которая принесла ему европейскую славу, — «Лейденские юноши» (Die Leiden des jungen Werthers). Он так долго думал над ней, так долго пересматривал ее в задумчивости и фантазии, что теперь, по его словам, «за четыре недели….. Я полностью изолировал себя, я запретил посещать своих друзей».47 Пятьдесят лет спустя он сказал Эккерману: «Это было творение, которое я, подобно пеликану, питал кровью собственного сердца».48 Он убил Вертера, чтобы дать себе покой.

Его вдохновило то, что книга получилась краткой. Он использовал форму письма, отчасти в подражание «Клариссе» Ричардсона и «Жюли» Руссо, отчасти потому, что она позволяет выразить и проанализировать эмоции, а возможно, потому, что в этой форме он мог использовать некоторые письма, написанные им из Вецлара сестре Корнелии или другу Мерку. Он шокировал Шарлотту и Кестнера, дав объекту любви, явно описывающему страсть Гете к невесте Кестнера, ее настоящее имя — Лотта. Кестнер стал «Альбертом» и был благосклонно изображен. Даже встреча на танцах и визит на следующий день были в рассказе такими, какими они были на самом деле. «С того дня солнце, луна и звезды могут спокойно заниматься своими делами, но я не чувствую ни дня, ни ночи, и весь мир вокруг меня исчезает….. Мне больше не о чем молиться, кроме как о ней».49 Вертер — не совсем Гете: он более сентиментален, более склонен к слезам, пылким словам и самооправданиям. Чтобы привести повествование к трагической развязке, Вертер должен был превратиться из Гете в Вильгельма Иерусалимского. Последние штрихи перекликаются с историей: Вертер, как и Иерусалим, одалживает пистолет Альберта для своего самоубийства, а Эмилия Галотти Лессинга лежит на его столе, когда он умирает. «Ни один священнослужитель не проводил его до могилы.

Роман «Печали юного Вертера» (1774) стал событием в истории литературы и Германии. Она выражала и развивала романтический элемент в «Буре и натиске», как Гетц фон Берлихинген выражал героический. Бунтующая молодежь восхваляла его и подражала ему; некоторые одевались в синее пальто и жилетку с буффонадой, как Вертер, некоторые плакали, как Вертер; некоторые совершали самоубийство, как единственно модный поступок. Кестнер протестовал против вторжения в его частную жизнь, но вскоре был успокоен, и нам не говорят, что Шарлотта жаловалась, когда Гете сказал ей: «Ваше имя с благоговением произносят тысячи обожающих уст».50 Немецкое духовенство не присоединилось к аплодисментам. Гамбургский проповедник осудил «Вертера» как апологию самоубийства; пастор Гезе, враг Лессинга, разнес книгу, а Лессинг осудил ее за сентиментальность и отсутствие классической сдержанности.51 На публичном обеде преподобный Й. К. Хазенкампф порицал Гете в лицо за «это нечестивое сочинение» и добавил: «Да усовершенствует Господь ваше порочное сердце!». Гете успокоил его мягким ответом: «Поминайте меня в своих молитвах».52 Тем временем маленькая книжка разлетелась по Европе в дюжине переводов, три