сказать, что реальное препятствие не является ни юридическим, ни институциональным; оно в первую очередь политическое и идеологическое. Главный вопрос заключается в том, считают ли страны, которые больше всего страдают от налоговой конкуренции - в основном крупные страны, такие как Франция, Германия, Италия и Испания, - этот вопрос достаточно важным, чтобы оправдать проактивную стратегию, которая может включать карательные санкции против государств, отказывающихся сотрудничать (что может потребовать одностороннего выхода из существующих договоров). На сегодняшний день подход большинства правительств и партий, включая социалистические и социал-демократические партии той или иной направленности, заключается в том, чтобы рассматривать налоговую конкуренцию как проблему, конечно, но проблему, которая, к сожалению, не может быть решена до тех пор, пока Люксембург, Ирландия и все остальные страны отказываются от своего права вето. Но уже давно ясно, что такой подход ни к чему не приведет. К сожалению, правительства крупных стран до сих пор не считали этот вопрос настолько важным, чтобы рисковать разделением ЕС путем создания отдельных политических институтов (таких как Европейская Ассамблея, которую я предлагаю) для подгруппы стран, готовых двигаться вперед. Их колебания понятны. Но в конечном итоге риски, присущие статус-кво, а именно окончательный и потенциально фатальный разрыв между обездоленными классами и сторонниками европейского проекта, представляются более значительными. Кроме того, создание транснационального парламента, осуществляющего фискальный суверенитет путем демократического обсуждения, вероятно, будет хрупким процессом, и поэтому почти неизбежно, что он должен начаться с небольшого числа стран; только после того, как он продемонстрирует свою жизнеспособность, он должен быть распространен на остальные. Другими словами, если процесс (который было бы легче начать раньше) будет отложен до тех пор, пока все двадцать семь или двадцать восемь стран-членов не будут готовы двигаться вперед, он, вероятно, вообще никогда не начнется.

Почему этот процесс еще не начался? В конечном итоге, причина, несомненно, заключается в том, что многие политические лидеры и партии, особенно в Германии и Франции, причем не только правоцентристские, но и левоцентристские, продолжают верить, что преимущества фискальной конкуренции (заставляющие государства сдерживать расходы в то время, когда налоги уже находятся на исторически высоком уровне) перевешивают издержки бесконечной гонки на дно (которая выгодна тем, чей капитал наиболее мобилен) или, по крайней мере, не оправдывают значительных политических осложнений, которые возникнут в результате попытки положить ей конец. Другой не менее важный идеологический фактор заключается в том, что европейский проект долгое время опирался на священное право государств обогащаться за счет торговли и свободной циркуляции товаров, капитала и людей, а затем еще больше обогащаться за счет выкачивания налогов у своих соседей. В действительности, такого священного права не существует: оно является следствием очень специфической идеологической интерпретации истории и политики Европейского Союза, выгоды от которого для высшего класса всех стран-членов (включая Францию и Германию) значительно перевешивают любые выгоды, получаемые низшим и средним классами Ирландии и Люксембурга. Но лидеры настаивали на этом праве так долго, что оно стало восприниматься как легитимное.

Наконец, хотя готовность отказаться от существующих договоров, несомненно, является необходимым условием для достижения соглашения по новым договорам, она отнюдь не является достаточной. После кризиса 2008 года различные политические партии, такие как Podemos в Испании и LFI во Франции, прибегали к идее угрозы выхода из ЕС как способа заставить ЕС согласиться на новую политику, особенно в области фискальной и социальной гармонизации. Проблема в том, что эти партии до сих пор не точно указали, какую новую политическую систему они хотели бы видеть установленной в Европе. Короче говоря, мы знаем, от каких договоров они хотели бы отказаться, но не знаем, какие договоры они хотели бы одобрить вместо них. Проблема этой стратегии заключается в том, что ее легко карикатурно назвать антиевропейской, как это происходит с 2008 года с правительствами Германии и Франции, которые фактически используют европейский проект для навязывания своей инегалитарной идеологии и отказа от рассмотрения общих налогов на европейском уровне. Это мощный аргумент для дискредитации этих начинающих партий в глазах общественности, обеспокоенной перспективой демонтажа ЕС - эффективная стратегия для того, чтобы не допустить их к власти.

Более того, если одна из этих партий каким-то образом придет к власти, например, во Франции, то накопившееся недоверие между странами-членами (в частности, между Францией и Германией) может вызвать хаотичный и неконтролируемый разрыв европейских договоров. Обида и непонимание между странами могут в конечном итоге перевесить их привязанность к европейскому идеалу. Другой риск, на мой взгляд, не менее вероятный, чем первый, заключается в том, что преданность Европе позволит сохранить Европейский Союз вместе, но в отсутствие каких-либо конкретных обязательств по созданию новых институтов или точных планов по фискальной и социальной гармонизации, закончится вялым, разочаровывающим компромиссом, особенно если не будет предварительных общественных дебатов и граждане не смогут разобраться в этих сложных, но исключительно политических вопросах.

Ловушка сепаратизма и каталонский синдром

То, что поставлено на карту в социально-федералистской трансформации Европы, выходит далеко за пределы самой Европы. Вопрос заключается в том, возможна ли иная организация глобальной экономики. Можно ли заменить договоры, которые сегодня регулируют свободную торговлю и таможенные союзы, более широким набором международных соглашений, основанных на модели устойчивого и справедливого развития, с конкретными и достижимыми целями фискальной, социальной и экологической справедливости? В отсутствие таких соглашений существует риск того, что гонка на дно продолжится: фискальный демпинг усилится, неравенство продолжит расти, а ксенофобские, идентичные, антииммигрантские политические партии продолжат использовать ситуацию в своих целях.

Другой риск связан с тем, что можно назвать ловушкой сепаратизма. Примером этого может служить попытка организовать референдум о самоопределении в Каталонии в 2017 году. Поражает то, насколько сильно регионалистские настроения в Каталонии зависят от уровня дохода и образования. Когда каталонских избирателей спросили, поддерживают ли они требование большей региональной автономии (потенциально ведущей к независимости), оказалось, что поддержка возрастает с ростом дохода и образования: поддержка регионалистской идеи достигала 80% среди опрошенных в верхнем дециле дохода или образования по сравнению с 40-50% среди пяти нижних децилей (рис. 16.5-16.6). Если мы рассмотрим только избирателей, поддерживающих референдум о самоопределении (и, таким образом, исключим тех, кто выступает за большую автономию в составе Испании), то обнаружим, что раскол еще более выражен: поддержка независимости значительно выше среди высших классов, особенно среди тех, кто имеет самые высокие доходы. Отметим также, что поддержка самоопределения резко возросла после экономического кризиса, который сильно ударил по Испании после 2009 года, а в 2011-2013 годах произошел второй спад после введения политики жесткой экономии на европейском уровне. Только 20% каталонских избирателей