– Я здесь, шеф, – передразнил комиссар. – «Я здесь, шеф»?

На Галанте была строгая накрахмаленная рубашка. Безупречен, как и всегда.

– А где ты шлялся, когда тебя хватились тут? Ты должен был находиться в участке, никуда не отлучаясь! Я кому внутренние инструкции пишу, если ты с ними не считаешься?

Что автором этих инструкций на самом деле был Пинтадини, правая рука и шестерка Галанте, знали все. Комиссар вряд ли стал бы утруждать себя политкорректными формулировками вроде «техники переговоров для разрешения конфликтных ситуаций»; в его редакции это бы звучало скорее как «вломите этим ублюдкам, только следов не оставляйте».

– Когда я велел не привлекать лишнего внимания, я что, по-твоему, имел в виду? Неужто ты, единственный из всей полиции, не в курсе, что все – буквально все – наши силы сейчас брошены на борьбу с протестами? Неужто тебе не известно, что мне пришлось отправить всех ребят в город? Что приходится фильтровать срочные вызовы, и настолько жестко, что сейчас мы даже не реагируем на сообщения о повреждении имущества? Я-то думал, что дал тебе поблажку. Просто сиди себе за столом и жди, вдруг что срочное. Но нет же. Ты и с этим не справился. Великий инспектор Альсада, – произнес Галанте, точно объявил выступление знаменитого фокусника, – великий инспектор Альсада у нас пребывает за гранью добра и зла. Что, если ему вдруг захочется заняться дурацким мелким дельцем, которое еще не открыто? Он будет понапрасну транжирить время – свое и коллег, – вместо того чтобы довести до конца уже открытое дело, лежащее у него на столе. А если он не в духе и хочет расквасить кому-нибудь физиономию? Что ж, он идет в город и ни в чем себе не отказывает! – Галанте саданул по столу обоими кулаками, и мраморный шар задрожал и чуть не скатился с подставки.

Краем глаза Альсада заметил, что Эстратико прячет руки за спиной.

– В свое оправдание… – начал было инспектор.

– Какие уж тут оправдания! Откуда они у тебя, Хоакин! – Галанте был единственным человеком в управлении полиции, который звал инспектора по имени. На мясистом лице комиссара проступила ностальгическая улыбка; он понизил голос и добавил фамильярным тоном: – А я ведь считал тебя человеком, который умеет себя вести, особенно когда надо принимать важные управленческие решения. И ждал, что ты покажешь молодежи достойный пример.

Альсада кивнул. Вот почему ты няньку ко мне приставил.

– Новичка нынешняя ситуация вполне может с толку сбить, но не тебя, Хоакин. Мы и не такое видывали, или забыл? И ничего, справились.

Инспектор горько усмехнулся. Как такое забудешь. К тридцати годам и Альсада, и Галанте уже успели пережить четыре успешных госпереворота и с полдюжины неудавшихся. Как они в те времена вообще работали? С той секунды, когда они покинули академию, их зажало между противоборствующими сторонами. Имена менялись, но суть оставалась прежней: на одной из сторон неизбежно оказывалось военное правительство, железной рукой поддерживающее существующий порядок. По его меркам всякий полицейский, уклоняющийся от этой грязной работы, оказывался как минимум слабаком, а как максимум – врагом государства. Что до оппозиции, в которой всегда присутствовали партизаны-подпольщики разного пошиба, то для нее полиция всегда была оплотом деспотического режима и потому мишенью для бесчисленных атак. Обоим новобранцам приходилось лавировать в этих опасных водах, насколько позволял скромный опыт. Я вот ни черта не справлялся. Альсада руководствовался инстинктом самосохранения, заставлявшим лишний раз не светиться. А Галанте умело воспользовался ситуацией. Мало того, она стала для него источником процветания – бывший напарник стремительно продвинулся до должности комиссара одного из самых загруженных округов в городе, ответственного за взаимодействие с Министерством обороны. И теперь был всего в шаге от того, чтобы занять должность генерального комиссара Федеральной полиции Аргентины.

– Сегодня я должен был все свое внимание уделить революции, которая вот-вот полыхнет всего в нескольких кварталах отсюда, – и продумать, какие меры предпринять полиции как институту, дабы защитить наших граждан. Так нет же! Послушай, как все было на самом деле: сижу я, значит, в «Ла-Биэле», лакомлюсь грамахо, у меня есть еще полчасика передышки перед селекторным совещанием с президентом де ла Руа, на котором тот, возможно, наконец удостоит нас конкретных инструкций или хотя бы карт-бланша.

Карт-бланш – до чего мило звучит. Больше похоже на название воздушного десерта, чем на пролог к тотальному насилию.

– Надеюсь, он не будет с этим тянуть, потому что в саду перед Каса-Росада уже жгут пальмы. Хорошего мало.

Он боится того, что случится ночью.

– Впрочем, вернемся к теме. Мне поступает звонок. Звонок, черт побери, Хоакин. Благодари господа за то, что я в тот момент был один. Мне сказали, что один из моих подчиненных разбил лицо водителю конгрессмена Пантеры!

Бинго!

– Ты вообще в курсе, кто такой конгрессмен Пантера, Хоакин? – Галанте не дал ему времени ответить. – Правильный ответ: не важно! В Конгрессе сидят двести пятьдесят семь свеженазначенных идиотов, но мне на всех них плевать! А на что не плевать – так это на звонок от самого министра промышленности, – министра, Хоакин! – и его жалобу на то, что водителю его друга сломал нос какой-то полицейский. Полицейский! – выкрикнул Галанте, но потом снова взял себя в руки. – Вот я и хочу спросить – разумеется, никоим образом не нарушая презумпцию твоей невиновности, ведь я-то знаю, что ты выдержанный, ответственный, думающий, трезвомыслящий человек, который ни за что не учинил бы такой беспредел. Но на всякий случай поинтересуюсь – тебе ничего об этом не известно?

Инспектор молча надеялся, что Эстратико хватит ума не смотреть в глаза этому разъяренному зверю, сидящему сейчас за столом. Сам он задержал взгляд на статуэтке. Титановая?

– Ты вообще представляешь, в каком свете это все меня выставляет, а, Хоакин? А, прошу прощения, совсем забыл. – Галанте изобразил почтение. – Клал ты на все это огроменный болт. Ты же у нас свободолюбивая душа. Ни перед кем не в ответе. Вернее, так. Передо мной ты в ответе – теоретически – спорадически, я бы добавил, – но мы оба знаем, что на самом деле ты вытворяешь все, что тебе только заблагорассудится. А я это тебе позволяю. Таков уж наш уговор, который действует вот уже черт знает сколько лет.

Девятнадцать.

– Ты сидишь внизу, раскрываешь дела и не нарываешься. Не. Нарываешься. Что, теперь и это не под силу? Тяжело стало? Joder[30], Хоакин. – Галанте выдержал паузу, разглядывая давнего друга. – Неудивительно, что ты застрял в инспекторах.

Оба знали