Шрифт:
Закладка:
2
«Багровый с золотом диск Солнца, огромный, во весь горизонт на сколько хватало глаз, садился, окрашивая кристаллики песка в розовые оттенки. Не было ничего вокруг: только Солнце и песчаное море. Он сидел, обратив лицо к светилу. Одинокий в пустыне — это как одиночество, возведенное в степень. «Шема, Исраэль….Шема, Исраэль…». Ей захотелось опуститься на песок рядом с ним. Здесь больше нечему было завладеть твоим вниманием, нечему больше обмануть тебя. Оставалось только отступить перед своими воспоминаниями. Любовь, приговоренная к забвению, обрела здесь свободу. Бывают ли разновидности любви, или мы лжем себе, боясь обнаружить, что равнодушны или несчастны? Эта была истинной, как кровь. В ней была и присяга на вечную верность, и полная чаша, испитая до дна в доказательство этому. Благодарность за то, что она может это сейчас СОчувствовать, СОиспытывать, наполнила ее сердце. Если бы можно было удержать, сохранить, запомнить, чтоб потом восстанавливать, время от времени, эти чувства и вновь наслаждаться, обмирать от нечеловеческого счастья. Но, как и все вечное, они были явлены лишь на время. После них все казалось похожим на черно-белый фильм. Черно-белую хронику ее жизни.»
3
Всем ее подружкам достались такие красивые имена! Казалось, что они напоминают аромат цветка, шелк ласточкиного крыла, свет звезды или нежное касание ветром щеки в летний зной. Аркона — такое имя дали при рождении ей. Повитуха позвала старуху-прорицательницу, и они склонились над только появившейся на свет малюткой, замерли, словно увидели что-то, доступное только им двоим, а потом это имя было произнесено, как вердикт:»Аркона!» Ей даже казалось, что она помнит, как всхлипнула тогда мама, но, конечно, помнить она этого не может, ведь была в то время совсем еще крошкой. Имя давило на нее, ложилось тяжкой ношей на ее хрупкие плечики. Когда оно звучало, ей казалось, что рядом с ней появляется мрачная суровая тень. Отец тоже не смирился с ним: он брал ее на руки и подносил к окну- солнце зажигало в ее волосах веселые огненные искорки.»Золотаюшка моя!»— говорил он ласково. Уж он-то знал, как зовут его доченьку!
Однажды утром ее не пустили резвиться во двор с другими детьми. Мама была печальна, все прижимала ее к себе и нежно целовала. Потом взяла за руку, и они куда-то пошли. А идти ей тогда ой как не хотелось: дети затеяли во дворе игру и звали:»Иди к нам!». Они пришли к старой каменной башне: высоко над землей виднелось лишь одно узенькое оконце. Каменные ступени вели наверх. Мама крепко держала ее за руку, они стали подниматься, медленно, ступенька за ступенькой, и оказались, наконец, перед входом в келью. В ней горели лампады, образуя огненный круг. Навстречу гостьям вышла немолодая женщина в темном длинном одеянии. Незнакомка наклонилась к ней:
— Как тебя зовут, милая?
— Аркона.
— Ты ведь знаешь, что означает твое имя?
— Нет. Я никогда не спрашивала — оно ведь мне совсем не нравится…
— Твое имя означает «молитвенница за свой род». Твое время пришло.
И ее оставили в этой башне. Отныне утро Арконы начиналось с возношения молитв и благодарностей за новый день, наступивший для ее городка. А перед отходом ко сну она молилась о том, чтоб все жители мирно и тихо прошли наступившую ночь и проснулись здоровыми и сильными. О нет, не думайте, что это было так легко! Она ведь была так юна, а солнечный свет был так ярок, так пьянил и волновал весенний ветер, так прекрасно было пение вольных птиц! Она могла лишь наблюдать из своего единственного узенького окошечка, как кипит внизу жизнь. И вот однажды она уступила ее зову. В тот день Аркона увидела на площади перед башней юношу и девушку: юноша о чем-то говорил своей спутнице, потом взял ее ладони в свои и, поцеловав, прижал к своей груди, туда, где у человека бьется сердце. Арконе стало горько: никто и никогда не скажет ей о своей любви. Она потеряна для мира. В ней поднялись обида и гнев. Она не станет молиться ни в этот день, ни в следующие. С нее хватит.
А наутро пришел отец. Он был бледен и сильно расстроен: ее мама ночью заболела. Еще вечером он заметил, что она грустит и тайком вытирает слезы. А ночью пришлось позвать лекаря.
— Ее сердце не хочет биться. Оно устало и полно грусти. Здесь уже ничем не поможешь…, — сказал отцу лекарь.
Аркону охватило отчаяние. Это ее вина, что к матери смогла подкрасться болезнь. Это она не выставила вчера навстречу врагу свой молитвенный щит. Целый день Аркона неистово молилась и просила о прощении, пока, вконец обессилев, не забылась сном.
Во сне она увидела, как Небесные создания принесли ее матери чашу, полную огня, и велели отпить из нее. Мать пила огненный напиток, и он не обжигал ее губ.
Утром снова пришел отец. На этот раз он плакал от счастья:
— Твоя мама здорова! Она все утро поет и уже напекла твоих любимых лепешек!
Больше Аркона не жалела, что ее судьба — поддерживать огонь. Городок жил мирно и счастливо: цвели сады, поля давали всходы, игрались свадьбы, рождались дети, люди доживали до глубокой почтенной старости и заканчивали свой путь тихо и в здравии. Однажды во время молитвы Арконе показалось, что она видит рядом с собой маленькое облачко. Так продолжалось несколько дней. И вот одним утром дверь в келью отворилась — на пороге стояла девчушка лет пяти. Аркона нагнулась к ней:
— Как тебя зовут, милая?
— Аркона, — ответила малышка.
4.
«Его бросили на пол каменного мешка, теперь не тронут до утра. Он отыскал положение, в котором боль терзала тело не так сильно, и затих. Снова вернулись воспоминания о ночи, изменившей его жизнь навсегда.
— Ночь только опустилась, а ты уже бросаешь меня, негодный раб? Куда ты бежишь? Кто любит и ждет тебя больше, чем я? — Иштар покрыла его тело волнами своих волос, медленно поднимаясь все выше, к его лицу. Аромат каких-то невиданных цветов исходил от шелковых прядей, дурманя ему
