До конца дня она работала из дома матери, устроившись за кухонным столом, разбиралась с налогами, отчетами об урожае, складскими расходами, а в перерывах сумела уговорить мать поесть и постирала белье.

Уже совсем вечером, помыв посуду и убрав в холодильник остатки еды, она заглянула в гостиную.

Мать сидела в папином любимом кресле и вязала, свет торшера придавал обманчивую мягкость ее лицу. Слева от нее, в красном углу, мерцала лампадка.

Глаза матери были закрыты, хотя в руках она сжимала спицы. Из-за тени, которую отбрасывали ресницы на бледные щеки, лицо матери выглядело бесконечно печальным.

– Пора спать, мам, – сказала Мередит, стараясь не выдать раздражения и усталости. Она выключила свет, и интимная обстановка, царившая в комнате, рассеялась.

– Я сама могу решить, когда идти спать.

Мередит в тысячный раз принялась мучительно уговаривать ее подняться и лечь в постель. Без препирательств мать не делала ничего: не чистила зубы, не меняла одежду, не снимала носки.

В десятом часу Мередит наконец уложила ее в кровать и подоткнула одеяло со всех сторон, как когда-то делала для Мэдди и Джиллиан.

– Доброй ночи, – сказала она. – Пусть тебе приснится папа.

– Видеть сны слишком больно, – тихо проговорила мать.

Мередит не знала, что ответить.

– Тогда пусть приснится твой сад. Скоро там расцветут крокусы.

– Разве они съедобные?

Теперь такое случалось часто: только что в глазах матери была ясность – и вот их уже застилает туман.

Мередит убеждала себя, что перемены в ее поведении – все эти приступы помутнения – вызваны горем. Когда пройдет скорбь, прекратятся и они.

Но каждый раз, когда мать теряла связь с реальностью и впадала в смятение, Мередит все больше сомневалась в словах доктора Бернса. Она боялась, что дело все-таки в болезни Альцгеймера. Только этим Мередит могла объяснить, почему мать стала прятать по всему дому кожаные ботинки и бруски масла и болтать какую-то чепуху о сказочных львах.

Она прикоснулась к дезориентированной матери, утешая ее, как испуганного ребенка.

– Все хорошо, мам. Внизу у нас полно еды.

– Я прилягу на пару минут и схожу на крышу.

– Никаких крыш, – устало ответила Мередит.

Мать вздохнула и закрыла глаза. Через несколько секунд она уже спала.

Мередит прошлась по комнате, собирая одеяла и одежду, которые мать уронила на пол.

Спустившись на первый этаж, Мередит закинула в стиральную машину белье, чтобы завтра утром запустить стирку. Затем собрала посылки для Мэдди и Джиллиан.

Только к десяти она наконец покончила с делами.

Когда она приехала домой, Джефф сидел у себя в кабинете над рукописью.

– Привет, – сказала Мередит, входя.

Он даже не поднял головы.

– Привет.

– Как дела с книгой?

– Отлично.

– Никак не успеваю прочесть то, что ты мне дал.

– Знаю.

Он бросил на нее разочарованный взгляд, уже ставший привычным. Мередит вдруг увидела их обоих будто со стороны – и разглядела то, чего прежде не замечала.

– У нас с тобой проблемы, да?

В выражении его лица читалось облегчение – похоже, он давно ждал этого вопроса.

– Ага.

– Ясно.

Ему явно хотелось обсудить эти проблемы, которые Мередит заметила только сейчас, и она понимала, что снова разочарует его, но на ум не приходили никакие слова. Ей было совсем не до этого. Мать на глазах впадала в безумие – не хватало только Джеффа с его недовольством.

Сознавая, что допускает ошибку, но не имея сил поступить как-то иначе, она вышла из кабинета – подальше от его грустного, разочарованного выражения лица – и поднялась в спальню, которую делила с мужем столько лет. Раздевшись, она натянула старую футболку и забралась в постель. Несмотря на пару таблеток снотворного, заснуть не получилось, и когда позже Джефф тоже залез в кровать, Мередит поняла: он знает, что она не спит.

Мередит повернулась на бок и, обняв его сзади, шепнула: «Спокойной ночи».

Этих слов было мало, катастрофически мало, и оба хорошо это знали. Точно грозовая туча, темнеющая вдали, нависла неизбежность трудного разговора.

Глава 7

В середине февраля в белизне пейзажа начали проступать мятежные пятна зелени. За одну ночь расцвели белые крокусы и подснежники, сквозь блестящее снежное покрывало пробивались тонкие бархатно-зеленые стебли.

Мередит из раза в раз обещала себе, что поговорит с Джеффом об их проблемах, но что-нибудь все время вставало у нее на пути. Впрочем, не то чтобы ей очень хотелось с ним говорить. Не особенно. Ей хватало и матери с ее причудами и приступами безумия. Может, новобрачным и не дано понять, как можно игнорировать кризис в браке, но после двадцати лет замужества любая женщина знает, что закрывать глаза можно почти на все, если только не упоминать об этом вслух.

Главное – пережить день. Как люди с алкогольной зависимостью стараются удержаться от первой рюмки, так и двое людей могут избегать тех слов, что неизбежно влекут к серьезной беседе.

Но их проблемы висели в воздухе, словно застоявшийся дым или ядовитый газ. И сегодня Мередит наконец собралась подступиться к ним.

Она ушла с работы пораньше, в пять часов, и отложила все дела, с которыми намеревалась покончить по дороге домой. В химчистку можно заехать как-нибудь в другой раз, а продуктов на сегодня хватит. Она поехала прямиком к дому матери и припарковала машину.

Как она и предполагала, мать – в двух ночных рубашках – сидела в зимнем саду, укутавшись в одеяло.

Мередит направилась к ней, на ходу застегивая пальто. Подойдя ближе, она расслышала, как мать тихим, напевным голосом что-то говорит про голодного львенка.

Снова сказка. Мать сидит одна на улице и рассказывает сказку любимому мужу.

– Привет, мам, – сказала Мередит, осмелившись положить руку ей на плечо. Она уже знала, что в такие минуты мать разрешает к себе прикасаться, а иногда это даже помогает ей вернуться к реальности. – Тут слишком холодно, и скоро совсем стемнеет.

– Не отправляй Аню одну. Ей будет страшно.

Мередит вздохнула. Она хотела что-то сказать в ответ, но вдруг заметила в саду перемену. Рядом со старой медной колонной сверкала еще одна, новая.

– Когда ты ее заказала?

– Как бы я хотела дать ему немного конфет. Он обожает конфеты.

Мередит помогла матери встать и отвела в теплую светлую кухню, где сделала ей чашку горячего чая и разогрела суп.

Мать склонилась над столом, ее трясло от холода. Только когда Мередит принесла ей хлеб с медом и маслом, она