Шрифт:
Закладка:
– А ты?
– Та отож сама пойихала.
– А вин?
– Та хто на. Мабуть знов з тым Мыколою, дидьки б його забралы!
– Авжеж!
– Та отож!
– Что это у тебя на сумке написано? – скучающе спросил Монгол.
– «Не проп’ємо Україну»? Сейшн в Киеве был. Мы с Серым ездили. По радио число сбрехнули, и мы приперлись на день раньше. Пришли под арку Дружбы народов. Внизу Днепр течет, красота такая. А там нет никого, сцену строят. Но мы быстро с местными панками познакомились, вписались на ночь где-то на окраине. На следующий день уже целой толпой пришли. Там Бутусов был, Сукачев. Но Мамонов – тот, конечно, всех порвал. Вроде кривляется, а будто телом твои мысли говорит. «Мухи источник заразы! Не убивайте мух!» Потом попса какая-то выступать пыталась, но они явно не туда попали. Народ им скандировать стал, в каком направлении идти. Тысячи людей, представляешь, посылают тебя на три буквы? Как они еще поют после такого, не понимаю. Я бы застрелился.
– Бабки, – весомо отметил Монгол.
– Но Киев – здоровский, – продолжал Том. – Там таких как мы, – тысячи. Неформальский город, не то что наш. Я думаю, скоро они всю страну изменят.
– Как изменят?
– Не знаю. В лучшую сторону. Свободы в них больше.
На горизонте вновь зашумел состав, и они подошли к платформе.
Поезд остановился. В вагоне напротив открылась дверь, выглянула сонная проводница.
– До Харькова подбросите? – поинтересовался Том. Голос его прозвучал неуверенно и даже как-то скромно.
Проводница зевнула, окинула перрон ленивым взглядом, молча закрыла дверь, и состав покатился дальше.
Время шло. Тетки уехали, их место заняла женская спортивная команда со смешными круглыми клюшками.
Вокзал оживал, а они все еще топтались на платформе.
– Может, нужно было хотя бы до Харькова взять? – спросил Монгол.
Том не ответил. Он чувствовал себя идиотом. Они пришли без денег на вокзал и хотят добраться аж в Крым. Дичь какая! К тому же не в их положении крутиться на таком стремном месте, как вокзал!
Они ушли подальше с перрона, сев на скамейку у длинного деревянного барака техстанции. Монгол тоже разволновался.
– Уже восемь. Щас менты повыползают. Надо шота делать! Может хотя бы до Харькова купить? – повторял он.
– Уже опасно. Только у кассы светиться.
Больше всего Том боялся, что еще пару таких бесплодных часов, и их покинет азарт путешественников. Вначале робко, потом настойчиво застучат в голову трезвые мысли. Они заставят их одуматься, плюнуть, повернуть назад. Засесть на время дома. Но ведь это же не выход, это отсрочка.
Они просидели еще час, пока, наконец, не показался вдали видавший виды локомотив харьковского поезда. Народу на платформе было полно.
– Поздновато! – Монгол с досадой глянул на восток, где набирало свою жаркую летнюю силу солнце.
– Лучше поздно, чем никуда. – Том решительно зашагал к перрону. Он заготовил басню про провожающих, но проводник, седой растрепанный мужик в засаленном синем кителе, даже не глянул на них. Быстро проскользнув мимо проводника, они прошли в конец вагона, и, бросив сумки на третью полку, поскорее вышли в курительный тамбур.
– Вокзал уезжай, уезжай, вокзал. Давай, дорогой, а то надоел уже, – прощался Том с родным городом.
Вокзал не слушал, продолжал тянуть пружину времени. Каждый миг был наполнен напряжением и каким-то беспомощным трагизмом. Оба непроизвольно дернулись, когда распахнулась дверь, и через тамбур протиснулась боком старуха с мешком и сумкой-«кравчучкой» на колесиках. Тепловоз издал, наконец, долгожданный свисток, и вокзал за окном медленно пополз назад.
– Да! Да! Четыре часа, и Харьков у нас в кармане! – Том жадно вглядывался в бегущие за окном пыльные заборы задних дворов. Его сердце ликовало. Он вдруг почувствовал, что вот сейчас, в этот самый миг у него началась новая, свободная жизнь. Мимо, в опостылевшее прошлое, трусливо бежали убогие бетонные дворы серых пятиэтажек с обозленными старухами у подъездов, мрачные закопченные цеха старого завода, размалеванные похабщиной заборы, вонючие помойки. Туда, в вечную память уходил целый мир казенных истин и придуманных героев. Что было впереди? Он не знал, но был уверен, что там все будет искренно и честно. Там все будет зависеть только от него.
Минут через пятнадцать в тамбур заглянул проводник.
– А вы шо тут делаете? Де ваши билеты?
– А мы из соседнего вагона! – нашелся Монгол. – Покурить вышли.
Проводник недоверчиво оглядел их с ног до головы.
– Идите на свои места, у нас в поезде ревизоры.
Они перешли в другой вагон, и сели в самом конце.
– Вещи там, – сказал Монгол, – может, забрать?
– Забей. Проводники думают, что все пассажиры к вещам привязаны. А пассажиры думают, что это чьи-то соседские вещи. Нам бы от ревизоров как-то спрятаться.
– Может, наврал?
– Может.
Хлопнула дверь, и в дальнем конце вагона показались три человека в синей форме. Первым в салон едва протиснулся здоровенный белобровый дылда лет тридцати. Форменный китель явно жал ему в плечах. За ним появился второй, крепкий, как броневик, дед. Следом семенил уже знакомый им проводник.
– Граждане панове! Показуем билет, – спокойно, совсем по-домашнему, сказал дед.
– Никто не встает со своих мест. Билетики, граждане, билетики, – вторил ему молодой, стараясь придать голосу казенный и официальный оттенок.
Граждане покорно потянулись к кошелькам и карманам.
– Валить надо! – Монгол дернулся было к двери, но Том остановил его.
– Погоди. Заметят. Чуть позже.
Он ловил момент, когда они отвлекутся на кого-то из пассажиров.
Ревизоры тем временем, стараясь не терять из виду вагон, задержались у какой-то старухи. Та долго рылась в вещах, и все никак не могла найти билет.
– Да куда ж я его подевала?! – причитала она, роясь то в сумке, то в большом мешке, то судорожно хватаясь за полы старенькой кофты.
Дед махнул рукой и пошел дальше по вагону. Проводник последовал за ним. Молодой остался.
– Шукай давай, а то ссажу, – с легким презрением бросил он бабке. Это был явно сельский выскочка, из тех, которые, едва осев в городе, надевают на себя мундир гаишника или куртку вахтера, и после этого сразу становятся чрезвычайно важными людьми.
– Та куда ж?! Куда ж?! – кудахтала старуха чуть не плача, беспомощно озираясь по сторонам.
– А не то вон? – Сидящая на боковой полке девушка показала под стол, где белел листочек бумажки.
Молодой посмотрел на девушку, на бумажку.
– Не, не он, – вздохнула старуха, и вдруг как-то съежилась, замолчала, умоляюще посмотрела на ревизора.
– Ладно, живи, бабка. Помни мою доброту. – Дылда еще раз взглянул на симпатичную девушку.
