вошла во внутренние покои, госпожи там не было — она бесследно исчезла. Тут Чжан Шэн понял, что в ее облике действительно был оборотень, и обо всем рассказал старому господину Чжану.

— Где же жемчуг? — спросил тогда господин Чжан.

Чжан Шэн пошел в комнату и принес четки. Господин Чжан попросил его пойти вместе с: ним к министру Вану и возвратить четки. За те жемчужины, которые были отрезаны и проданы, он заплатил из собственных денег. Министр помиловал господина Чжана и возвратил ему все его имущество, повелев ему опять открыть лавку и по-прежнему торговать в ней нитками и румянами. Господин Чжан пригласил монахов из даосской обители Тяньцингуань, чтобы устроить жертвоприношения духу его умершей жены и совершить поминальную молитву.

Видно, любовь, которую госпожа при жизни питала к Чжан Шэну, не покинула ее и после смерти — потому-то ее дух и явился к нему. К счастью, Чжан Шэн был человеком добродетельным и твердым, он не поддался никаким искушениям; это спасло его от беды и неприятностей. Кто в наше время не соблазнится богатством и устоит против женских чар? — А таких, как Чжан Шэн, и одного на десять тысяч не встретишь.

Вот стихи, восхваляющие его:

Кого разврат не завлекает?

не жаден кто к деньгам? —

Ничто вовек не. замарает

того, кто сердцем прям.

Пусть с детства станет образцом

для всех приказчик Чжан.

Людей неправда, бесов козни

не страшны будут вам.

Упрямый министр

Даны тебе годы и дни —

Храни свои годы и дни;

Даются на радость они —

Пусть будут на радость они.

Провал и успех десяти тысяч дел

всегда предрешается Небом;

Возможны сто тысяч различных развязок —

не стоит стараться для них.

О скаредности позабудь,

Простор предоставь для щедрот.

Новейших и древних падений и взлетов

рассказчик не переберет.

Глаза могут видеть одну только пыль

на месте Цзиньгуского парка[149];

Кровавые пятна на пиках остались

от всех хуайнаньских забот[150].

В линьтунских собраниях[151] в наши года

рассеялись духи письма;

Даньянский уезд[152] прославлявшая прежде,

свирель уж давно не поет.

Цветенье весны, когда время приходит,

пред нежной травой отступает;

Беспримесным золотом, как ни старайся,

не сдвинешь железный заплот.

Пусть дни в наслажденьях проходят беспечно —

все это недорого стоит;

В чем подлинный вкус, узнается тогда,

когда уже сделался старым.

Посконное платье, подмокшая пища —

для дома и этого хватит;

Кого же заботит лишь бренная жизнь,

тот век свой растратит задаром.

На этом кончаются слова, не идущие к делу.

Но прежде чем начать свой рассказ об упрямом министре, я познакомлю вас с четырьмя строками танских стихов[153].

Ведь было время — Чжоу-гун[154]

людской молвы боялся;

В начале дней своих Ван Ман[155]

был с низшими хорош.

Когда бы в ранние года

их жизней путь прервался,

Мы б не узнали, в их делах

где истина, где ложь.

Эти стихи говорят о том, что есть люди искренние по природе своей и есть лицемерные. Нужно уметь видеть хорошего человека, даже если он сию минуту кажется дурным; нужно уметь видеть дурного человека, даже если он сию минуту кажется хорошим.

В первой строке стихотворения говорится о Чжоу-гуне, носившем имя Цзи Дань, младшем сыне чжсуского Вэнь-вана[156]. Будучи одарен всеми высокими качествами, присущими государям, совершенной мудростью и благой силой дэ[157], он помогал своему брату У-вану в войне против Шан[158], и дом Чжоу утвердился на восемьсот лет. Но У-ван заболел. Тогда Чжоу-гун написал грамоту, в которой он обратился к небу с просьбой взять в тот мир его самого вместо брата. Он спрятал эту грамоту в золотой ларец, и никто не подозревал о ее существовании. Когда У-ван умер, престол унаследовал его сын Чэн-ван. Но он был еще слишком мал, чтобы править самостоятельно, и Чжоу-гун держал его на коленях, когда давал аудиенцию удельным правителям. Глядя на это, братья У-вана Гуань-шу и Цай-шу[159] задумали обвинить Чжоу-гуна в нарушении законов престолонаследия. Завидуя Чжоу-гуну, они пустили слух, будто он обманывает и унижает юного государя и недалеко то время, когда он открыто узурпирует трон. Чэн-ван стал сомневаться в верности Чжоу-гуна, и тогда Чжоу-гун вынужден был отказаться от поста министра, удалился в Дунго[160] и жил там в постоянном страхе.

Но однажды небо ниспослало грозу с сильным ветром, золотой ларец внезапно раскрылся, и Чэн-ван увидел в нем дощечку с письменами. Только тогда он узнал всю глубину преданности Чжоу-гуна. Он приветствовал возвращение своего министра, а Гуань-шу и Цай-шу казнил. Предки Чжоу, честь рода которых была в опасности, снова обрели покой. Но подумайте, кто бы сумел разобраться во всем этом, случись Чжоу-гуну заболеть и скончаться в ту самую пору, когда Гуань-шу и Цай-шу только начали распространять слухи о том, что он изменник, а золотой ларец с посланием оставался бы закрытым и сомнения Чэн-вана еще не разрешились? Разве последующие поколения не сочли бы этого хорошего человека дурным?

Во второй строке стихотворения говорится о Ван Мане. Ван Ман, по прозвищу Цзюй-цзюнь, был дядей императора Пин-ди[161] династии Западная Хань[162]. Он был лицемером. Пользуясь расположением и влиянием императрицы-регентши, он присвоил себе власть и величие государственного министра и втайне замышлял завладеть престолом династии Хань. Стремясь снискать расположение подданных, он старался держаться покорно и скромно, уважать надлежащие нормы поведения и ценить талантливых людей. Он делал вид, что действует справедливо, и притворялся, будто совершает подвиги. Сотни тысяч людей[163] в областях и уездах Поднебесной[164] толковали о добродетелях Мана. Видя, что подданные настроены в его пользу, он отравил императора Пин-ди, сослал вдовствующую императрицу-мать и провозгласил себя императором, назвав свою династию «Новой». Он держался у власти восемнадцать лет[165], пока его не убили, когда Лю Вэнь-шу[166] из Наньяна[167] поднял