Мой голос звучит извиняющимся, и это замечаю даже я. Возможно, то происшествие, когда Габриэль попытался меня поцеловать, так на меня подействовало. Мне казалось, что не все так просто между мной и им. Но зачем взрослым лезть в наши отношения, я совсем не понимаю.

После того вечера мы встречались два раза, и заучили все движения наизусть. Я больше не делала ошибок, и мне больше не хотелось смеяться. Он же больше не говорил ни о семье, ни о себе, а только изредка поправлял меня. А в последний вечер сказал, что я готова, и что он придет накануне выступления, чтобы в последний раз повторить движения. Я только кивала и тоже была очень немногословной. Вся легкость общения улетучилась, и я старательно отводила взгляд во время танца. И теперь думаю, что он почувствовал мою неуверенность и растерянность и поэтому был таким отстраненным.

– Во время выступления ты должна будешь смотреть на меня. Изображать заинтересованность, страсть…– Хмыкнул он. – Я понимаю, что в силу возраста, тебе это сложно, но все же попробуй, посмотри выступления других пар.

Мне было неприятно это слышать, он говорил, что я еще маленькая для таких вещей как страсть…Но он был прав, я не знала, что это такое, и никогда не испытывала такого чувства. И я решила пропустить это замечание мимо ушей.

А когда он ушел, меня разобрала злость. С чего это он со мной так? Потому что я не поцеловала его? Или потому что обвинила его мать в связях с нечистой силой? Хотя, мне казалось, что мы уже объяснились на эту тему. Но настроение последние дни у меня было никчемное.

А Ночью Марте стало плохо.

Часа в два она зовет меня и прерывисто объясняет, что ей становится очень плохо. Марта держится за сердце. Надо искать корвалол… Только вот в Аргентине это не называется корвалолом. А обнюхивать все пузырьки в поисках нужного, у меня нет времени. Я хватаю фонарь и дрожащими пальцами беру сотовый телефон.

Голос Густаво встревоженный, но все еще сонный. Он, конечно же, понимает, что я не стану ни с того, ни с сего звонить ему среди ночи, да еще и с телефона Марты.

Мое сердце бешено колотится. Еще никогда в жизни я не была так напугана. Клянусь, происшествие с падением в логово ведьмы сейчас мне кажется детской забавой. От моих действий зависит здоровье Марты, а может, и больше. Потревожить постояльцев я не осмеливаюсь. Да и вряд ли у них есть с собой лекарства.

Спустя пять минут стучат в дверь. И я с облегчением кидаюсь открывать ее.

Это Эстер, и она напугана не меньше моего. Эстер быстро кивает и мчится наверх, в спальню Марты, где мы сразу же приподнимаем ее на подушках. А дальше все происходит словно во сне. Эстер уверенными движениями расстегивает ей ночную рубашку, и просит меня открыть окна. Она суетится около постели Марты, заставляя ее взять какую-то таблетку, которую Марта отказывается брать. Честное слово, ее упертость достойна Оскара. Она сильно потеет, вся ее ночнушка мокрая от пота. Тяжело дышит и все время хватается за сердце.

О, Господи, как же хорошо, что Эстер здесь. И мне не важно, будь она ведьма или ангел. Без нее я бы просто сидела и рыдала в голос.

– Разве мы не должны вызвать «скорую»?

– Густаво это сделал сразу после твоего звонка. Но, сама понимаешь, от Сьерры до нас двадцать километров.

Глаза Эстер встревожены. Я все время молчу, боясь помешать. Господи, как же мне страшно! А что, если Марта умрет?

– Что я могу сделать?

– Собери ей кое-какие вещи. Это, пожалуй, все. Анна, Марту сейчас увезут в больницу. Ты это понимаешь?

Я быстро киваю головой, совершенно не имея представления что может понадобиться человеку в больнице. Тем не менее, я послушно беру объемную сумку и начинаю наполнять ее вещами: из шкафа я достаю несколько пар нижнего белья, чистую футболку и единственные штаны, которые вообще есть у Марты. Что еще может понадобиться ей? Я лихорадочно соображаю, когда Эстер хватает меня за руку.

– Зубная щетка, паста, расческа. Больше ничего не надо. Все остальное привезем, как только ей станет лучше. А теперь иди, открой ворота для машины. Сама она спуститься не сможет, ее понесут на носилках.

Я снова киваю, подумав, что сегодня мне угрожает превратиться в китайского болванчика, и бегу в темный сад. До ворот идти минут пять, и в полной темноте меня охватывает еще большее отчаяние. Что же делать? Как быть? Быстро дойдя до ворот, я слышу чьи-то мягкие шаги.

Мое сердце замирает в предвкушении беды.

– Анна? Как там Марта?

Это был Густаво.

Фух…Можно снова дышать.

–Я поеду с ней, как только «скорая» прибудет. Тебе придется остаться и заниматься делами Марты самой. Мы не можем бросить гостей.

Мне и в голову не пришло, что дом полон чужих людей, и все они на утро будут ждать завтрак, а к вечеру заправленные постели и что там еще делает Марта… Но ход моих мыслей прерывает свет фар, появившийся вдалеке пыльной дороги.

Марту увезли. И мы с Эстер обреченно сидим за столом на кухне. В воздухе пахнет свежезаваренным кофе, но от его запаха только мутит. Она закрывает лицо руками, и я не смею проронить ни слова. Безразлично замечаю, как в приглушенном свете лампы сверкает камень на ее руке. Сейчас вообще мало что имеет значение.

Вдруг Эстер словно опомнившись, встает и обнимает меня. Так крепко, что впервые за всю ночь мне становится жалко себя.

– Ты очень помогла мне сейчас.

– Шутишь? Если бы не ты, я бы даже «скорую» вызвать не смогла бы. Марта, может…

Я не могу договорить. К горлу подступает ком, напрочь лишая меня возможности произнести что-либо членораздельное. Эмоции берут верх, и я чувствую, как горячая слеза прокладывает свой путь по моей щеке.

– Она ведь, выживет? Эстер? Она выживет? – сквозь всхлипывания и рыдания я коверкаю испанские слова.

– Конечно, выживет. С ней все будет в порядке. Только вот с тяжелой работой придется ей завязать.

Она снова обнимает меня. От этой женщины исходит добро. Я чувствую это всем сердцем. Она никак не может быть ведьмой. Теперь я это точно знаю. Глядя в ее огромные глаза, я понимаю, что этот человек не может приносить зло.

– Надо позвонить твоим родителям. Ты не можешь здесь оставаться одна. – Видимо, в моих глазах отчетливо читается отчаяние, потому что Эстер спешит добавить: – Марта пробудет как минимум неделю в больнице. Мы, конечно, не оставим тебя, но твои родители должны сами решить, что делать.

Я киваю и достаю телефон из кармана цветастых штанов. О, Господи! Я даже не заметила, что щеголяю в пижаме.

Набираю телефон с третьего раза – никак не могу запомнить, что надо набирать перед девяткой. На другом конце такой родной, такой любимый голос. Услышав его, я уже не могу сдерживать слез. Не могу вымолвить ни слова, и беспомощно передаю трубку Эстер.

Я практически не слышу, что она говорит отцу, но понимаю, что пытается успокоить его. Наконец, она кладет трубку и берет меня за руку.