в концентрационный лагерь, причем ВЧК руководствуется точным положением о порядке заключения в концентрационный лагерь (инструкция), которое утверждается Всероссийским Центральным Исполнительным Комитетом»[160].

20 сентября 1921 г. Дзержинский телеграфирует в Ростов-на-Дону полномочному представителю ВЧК Г.А. Трушину и в Астрахань предгубЧК Степному: «По первому требованию члена Коллегии ВЧК Кедрова из Баку предлагается Вам выслать его распоряжение в организуемый им на острове Челекене лагерь ВЧК требуемое им количество заключенных лагерей[161]. А 7 июня 1925 г. писал Г. Ягоде: «Т. Чуцкаев указал мне, что на Урале, вблизи Нижней Туры, имеется «прекрасная» тюрьма б. Николаевской роты в пустынном месте, хорошо до сих пор сохранилась. Имеется 30 одиночек. Туда подходит железная дорога. Надо обследовать. После ликвидации Соловков может пригодиться»[162].

В ВЧК еще в годы Гражданской войны стали вырабатываться правила содержания арестованных в тюрьмах. Безусловно, тюремный и лагерный режимы во многом зависели от администрации и от категории арестованных и отбывавших наказание. Им разрешалось иметь спальные принадлежности, одежду, белье, принадлежности для умывания, для чистки зубов, головную щетку, посуду для еды. Запрещено иметь при себе ножи и вилки. Пища, белье, книги для арестованных принимались раз в неделю в установленные часы. Но у лиц, приехавших из деревень, передача принималась ежедневно. Чтобы избежать злоупотреблений со стороны охранников, было введено правило, согласно которому «на принятую передачу составляется записка: кому и что передается. Передача вместе с запиской направляется в арестное помещение для вручения арестованному, который и расписывается в получении. Записка возвращается коменданту для вручения лицу, принесшему передачу».

До 1921 г. режим содержания политических заключенных был либеральным. В белоэмигрантских изданиях признавали, что во многих тюрьмах работали библиотеки и даже своего рода школы с регулярными занятиями и штатом преподавателей, читались лекции по научным и политическим вопросам, устраивались дискуссии. К услугам заключенных всегда были врачи, им была разрешена переписка, получение посылок и денег, заключение браков. В той же Бутырской тюрьме камеры были открыты в течение всего дня, заключенные проводили собрания и диспуты, ставили спектакли. 8 января 1921 г. председатель ВЧК подписал приказ № 10, в основу которого лег принцип создания специального режима для буржуазии и передача рабочих на поруки заводских комитетов, причем особое внимание обращено на то, чтобы ЧК прибегала к арестам лишь в случаях действительной необходимости[163].

13 декабря 1921 г. Дзержинский отдал распоряжение Ягоде и Самсонову о значительном изменении режима в Бутырках. «Не должно быть общения коридора с коридором; двери с коридора и на двор должны быть заперты, прогулок по коридору и скопищ не должно быть; камеры могут быть открыты только для пользования уборной и т.д. За тюрьму ответственен т. Мессинг (МЧК), а посему все распоряжения должны исходить только через него. Сразу изменить режима нельзя. Необходимо предварительно ослабить сопротивление, для этого освободить тех немедленно, кого можно освободить, для этого затребовать сейчас же все списки политиков и в 3-дневный срок поручить пересмотреть следователям все их дела и написать заключение, кто может быть освобожден, а кто нет и почему, и решить на тройке; перевести на родину в тюрьму (место ареста) не особенно опасных, но не подлежащих освобождению; никого из политиков – новых в Бутырки не сажать до введения нового режима. Сажать в Таганку и Лефортово. Завести новый режим и в одиночках, где камеры не должны быть открыты (надо обсудить). Интеллигентов никоим образом не сажать вместе на одном коридоре с рабочими и крестьянами. Рабочих держать отдельно. При тюрьме вести институт ответственных следователей, разбирающихся в людях и программах партии – для личного ознакомления с заключенными и приема всех жалоб и заявлений. (Представить проект и кандидатов), они должны обращать внимание, чтобы тюрьмы не орабочивались. Прошу срочно разработать совместно с Мессингом и доложить»[164].

К Дзержинскому постоянно поступала негативная информация о грубейших нарушениях установленных правил содержания арестованных, в частности в Ярославской тюрьме. Сомневаясь в ее правдивости, 27 ноября 1921 г. он поручил Самсонову и Ягоде «срочно расследовать и доложить мне. Заявления с.-р. прошу мне вернуть. Необходимо, однако, издать общее распоряжение, циркулярное с объявлением его во всех наших тюрьмах о том, что не в наших задачах мучить людей заключенных. Единственная цель заключения – это более или менее строгая изоляция для целей следствия или предупреждения и только. А поэтому все излишние строгости, не вызываемые этой целью – преступление, рождающее справедливое возмущение и новые преступления. Необходимо выработать целый ряд практич. указаний и указать, куда жаловаться. Это надо преподать всем губчека, ос. отд. Надо не озлоблять людей и не грешить против нашей коммунистической морали»[165].

В 1922 г. по заданию Дзержинского следователь ГПУ С.М. Грункин обследовал тюрьму Московского уголовного розыска. В своем докладе тот отметил переполненность тюрьмы заключенными (при вместимости тюрьмы на 200 человек содержалось 526), жалобы на грубое отношение при допросах, а заключенный Семенов заявил об избиении при допросе. 4 апреля 1922 г. Дзержинский наложил резолюцию: «Дело об избиении Семенова выделить, настоящий же доклад передать Центророзыску и нач. МУР для принятия возможных мер»[166].

Поэтому Дзержинский выступал против чрезмерной строгости содержания под стражей, посещал тюрьмы, по просьбе арестованных беседовал с ними. Он требовал от подчиненных знания инструкций и правил, чтобы «не превратиться в преступников против советской власти, интересы коей мы призваны блюсти»[167]. Это все было, но было и другое. Обратимся к его рассуждениям о режиме содержания заключенных: «…У нас режим не должен быть похож на царский, когда на людей надевали кандалы, или в смысле телесных наказаний, но у нас должно быть то же основание, как тогда, когда заставляли меня работать, то делали так, что передачу из города можно было получить раз в месяц, и то при условии, если арестованный в продолжение месяца не был наказан или запрещалось покупать что-либо на воле за деньги, присланные родными. Это было очень радикальное средство, потому что, желая само(со)храниться, желая выйти из тюрьмы здоровым, необходимо было пополнять то скудное питание, которое мы получали во время сидения в тюрьме…»[168]

В 1924 г. во Внутренней тюрьме находились только подследственные. На 1 апреля 1924 г. число таковых за органами ОГПУ составляло 6089 человек, из них 2918 «политических», а в местах заключения и лагерях – 3393 человека, из них «политических» – 458. По Советскому Союзу осуждено за контрреволюционные преступления 1564 человека, против порядка управления – 290 434, за должностные преступления – 23 578, за хозяйственные преступления – 268 390 человек;