Тогда святой, закляв беса, выпустил его, сказав: “Да будешь ты как конь оседланный, стоящий перед кельею моею, а я сяду на тебя и исполню желание свое”. Бес черным дымом вышел из сосуда и встал конем перед кельею Иоанна, как нужно было святому. Святой же, выйдя из кельи, перекрестился и сел на него, и очутился той же ночью в Иерусалиме-граде, около церкви святого Воскресения, где гроб Господен и часть животворящего креста Господня.

Беса же заклял святой, чтобы он не мог с места того сойти. И бес стоял, не смея сдвинуться с места, покуда святой ходил в церковь святого Воскресения.

Подошел Иоанн к дверям церковным и, преклонив колени, помолился, сами собой открылись двери церковные, и свечи и паникадила в церкви и у гроба Господня зажглись. Святой же возблагодарил в молитве Бога, прослезился, и поклонился гробу Господню, и облобызал его, поклонился он также и животворящему кресту, и всем святым иконам, и местам церковным. Когда вышел он из церкви, осуществив мечту свою, то двери церковные снова сами собой затворились.

И нашел святой беса, стоящего конем оседланным, на том месте, где повелел. Сел на него Иоанн и той же ночью оказался в Великом Новгороде, в келье своей»[111].

Потом Иоанн, как и обещал, отпустил беса, но тот вскоре-таки отомстил святителю, прикинувшись девицей, выходившей из его кельи. Горожане сочли Иоанна блудником и изгнали, отправив на плоту по Волхову. Но плот вдруг поплыл не по течению к Ладоге, а напротив – к озеру Ильмень в сторону Юрьева монастыря. Тут новгородцы опомнились и стали молить святого вернуться на кафедру. Иоанн снизошел к слабоверным ради их укрепления.

Стоит отметить, что перемены течения у Волхова случаются. В древности это многих шокировало, и такие случаи записывали. В частности, при Илье-Иоанне в 1176 г. Волхов 5 дней тек в обратном направлении[112]. Вполне возможно, что у записанной Пахомием Логофетом легенды есть древняя устная основа.

Между прочим, Илью-Иоанна нередко идентифицируют с тем Ильей, который известен своими каноническими вопросами епископу Нифонту – «Ильино вопрошание», вошедшими третьей частью в «Вопрошание Кириково» (1136–1148 гг.). Илья интересовался там магическими обрядами. Например, темой любовного заклятия (ст. 14):

«А иногда жены делают так: если разлюбят их мужья, то омывают [они] тело свое водою и дают ту воду мужьям [пить]. Повелел [владыка] дать [за то вот какую] епитимию: на 6 недель в течение того года [отрешить] от причащения».

Или общением с колдунами в экстренных обстоятельствах – в случае болезни (ст. 18):

«Если ради детей, когда те заболеют, женщины совершают что-либо [непотребное], или несут к волхвам, а не к попу на молитву – за то епитимия шесть недель, или три, если будут [матери] молоды»[113].

О пережитках язычества много указаний у самого Кирика (ст. 33, 50, 74 и т. д.). В XII в. на Руси это было актуально. Все эти вопросы-ответы уже в XIII в. вошли в своды общеупотребимых церковных правил, Кормчие книги, и были повсеместно хорошо известны. Илья определенно связывал нечестивые обряды и суеверия исключительно с женщинами, которые могли мстить ему за это, играя на противоречиях и сочиняя обвинения в прелюбодеяниях.

Примечательно, что в вопрошании Ильи содержится прямое осуждения паломничеств в Иерусалим (ст. 22):

«[Есть такие], кто приносили клятву, собираясь [идти] в Иерусалим». Велел мне епитимию [за это] дать: “Эта клятва, – пояснил, – губит землю ту!”»[114].

Так же у Кирика (ст. 12). Праздные путешествия отвлекали людей от хозяйственной жизни, были опасны и сопровождались развратом, грабежами, похотью, а то и смертью. Русские священники в XII в. всячески старались им препятствовать, заботясь о благополучии общины и здоровье прихожан. Поездка-полет Иоанна к гробу Господню – очередной парадокс. Казалось бы, он осуждает подобные вояжи, но если быстро, то можно. Тем более что бес подвернулся расторопный.

Иоанн (архиепископ Илья), вероятно, почитался хранителем древних порядков, то есть намекали, что «волшебство» над Сергием – это его, чудотворца, вмешательство. Или же наоборот – Сергий выступал бесенком, заклятым в сосуде мудрствования, обезумевшим. Как бы то ни было, но колдовская атака случилась. И лукавый вышел из нее победителем: москвич сошел с ума («отняша у него ум волшебством»).

Скорее всего, ситуация сочеталась с тем, что в те годы в Новгороде получила распространение «ересь жидовствующих», с которой боролись московские ставленники. Она быстро распространялась, охватывая умы, в том числе в столице. Бой был труден и долог. Святителям пришлось самим погрузиться в исследование соответствующих текстов и практик. Один – Сергий, – судя по всему, не справился, а сменивший его Геннадий в итоге превзошел нечистого.

* * *

О «ереси жидовствующих» сохранились противоречивые сведения. Наиболее полная версия ее истории содержится в сочинении прп. Иосифа Волоцкого (ум. 1515) «Просветитель», которое он составил уже после разгрома отступников в 1502–1504 гг. и дополнял позднее. Также важны послания архиепископа Геннадия. Возникновение движения возводят к 1471 г., когда в Новгород из Киева прибыл некий еврей Схария, совративший вскоре в свое заблуждение некоторых местных священников. Судя по всему, не было речи о переходе адептов в иудаизм или об обрезании, само наименование «жидовствующие» – полемически заостренная условность, хотя и принятая многими современниками. Все эти «еретики» сохраняли свои статусы в русской церковной иерархии, клялись в православии, более того, нашли приверженцев в Москве, при дворе и даже в какой-то момент склонили великого князя. Законченного религиозного учения, кажется, они не транслировали, критикуя отдельные элементы действующих практик и убеждений. Вольнодумство касалось церковных обрядов и богословских канонов, отражая отголоски европейского гуманизма. Есть указания, что «жидовствующие» не признавали служб по умершим, поскольку праведники без того спасутся; что отказывались поклоняться иконам, кроме образа Спасителя; что отрицали монашество; что не были согласны с божественностью Христа и отвергали Троицу. Геннадий считал их близкими «месалианству», то есть манихеями, богомилами. Так, в анонимном «Сказании о ереси новгородской» – прежде всего «месалианство», а уже потом «жидовство». Другие упоминали еще «маркелианство» и даже «арианство». Ясно, что они склонялись к дуализму и признанию самостоятельности зла, чуть ли не равновеликого божественному, что сейчас вообще повсеместно и может быть признано спутником секуляризации.

Точно известно, что новгородские и московские «еретики» конца XV в. особое внимание уделяли новомодной «научной магии» – астрологии, каббале, числовым манипуляциям, предсказаниям, логике и прочей мистике. В «Просветителе» прп. Иосиф писал про Схарию, что «был он орудием диавола – был он обучен всякому злодейскому изобретению: чародейству и чернокнижию, звездочетству и астрологии»[115]. В ожидании конца света, который должен был случиться в год седьмого тысячелетия от сотворения мира, а именно в 1490–1492 гг. от Р.Х. в зависимости от