зато уважение ещё как вызывают. Рамон сосредоточенно орудовал столовыми приборами, словно оружием, и ни с кем не говорил. Ангус знал Люлью даже дольше, чем Шеймуса: немногим меньше, чем сам себя помнил. Этот балеарец и в отрочестве на всех волком глядел. Ангус тогда ещё не знал кое-чего, превосходно объяснявшего, почему многие Люльи сторонятся… Однако Рамон храбро сражался в юности, а после сделался очень толковым командиром — это ценили прежде всего.

Шанго, предводитель чернокожих аззинийцев, пил за троих. Ещё почти не потрепавшийся плащ на его плечах смотрелся подобно звериной шкуре. Как и все аззинийцы, столь усилившие отряд, Шанго был настоящим бычарой. Голова сидела прямо на мощных плечах, а вытянуться «стрункой» он при всём желании не мог: слишком широкая спина и огромные руки. Аззинийцы с трудом изучали язык, не всегда хорошо понимали командиров — зато были надёжны, как кувалда.

Подносящие вино и угощения служанки старались лишний раз не смотреть наёмникам в глаза, но многие из них хихикали в ответ на скабрезности. Обнажённый по пояс мальчишка с кадилом уверенно орудовал длинными шипцами, меняя угли на чашах кальянов. Местные музыканты выглядели не особо весёлыми, но играли старательно.

Шеймус развалился на троне Камаль-бея. Трон был велик и помпезен, но всё равно маловат для капитана: Шеймус на нём напоминал огромного паука с длинными, тонкими лапками. Он устало подпирал голову рукой. О чём думает — по почти неподвижному рябому лицу, как обычно, не угадаешь.

Бенедикт как раз подошёл к трону, еле протиснувшись меж пировавших и обслуживавших. Этот лютый старикан был не очень проворен — но только потому, что большую часть жизни своему Творцу Небесному служил, а не лордам да полководцам. С Бенедиктом пришли два солдата. Один — Игги, а второго гвендл уверенно помнил только в лицо. Как его… Беннет, что ли?

— Ну, рассказывайте… — вяло произнёс капитан.

Ангус уже порядком напился, так что многие подробности увлекательной истории прослушал. Но душок от неё почувствовал: дерьмом пахнет, дерьмом… Бенедикт правильно поступил, донеся вопрос до капитана.

В отличие от лейтенанта, Шеймус выслушал солдат очень внимательно.

— Мансур ар-Наджиб? Выходит, вы убили самого Мансура и его головорезов?

Солдаты синхронно кивнули. Вид у них был весьма растерянный, даже напуганный.

— Однако… — Шеймус покачал головой и приложился к кубку. — Ангус! Это ведь он собирался со мной драться в Рачтонге?

— Уву. Он, фучий фын. — Ангус как раз набрал полный рот сочного винограда.

— Однако… Родственник того душного святоши, если верно помню. Что один — мудак, что другой. Но про Мансура ар-Наджиба говорили, будто у него семь жизней. Вы что, убили его семь раз, парни?

Ангус рассмеялся, чудом не подавившись. Бенедикт сохранил серьёзность, а солдаты не нашлись, что ответить.

— Выходит, врали. Как всегда… Столько красивых легенд и так мало правды. Дерьмовую историю вы заварили, парни. Порицаю за глупость: она может обойтись отряду дорого. Полжизни на вас положил, а вы… едва командиры не смотрят — сразу устроите какую-то пакость. Однако хвалю за храбрость и выучку. Вы сразились с очень опасными людьми — и перебили их без потерь. Да, это хорошо. Скоро мы во всём разберёмся. Бенедикт, ты об их девке уже позаботился?..

— Отдал обозным жёнам. Пусть побудет при них.

— Правильно. А остальное?

— К дому никто не подойдёт: я выставил охрану. Велел отвечать, что у нас там передовой лазарет. Мансуровских лошадей с улицы убрали. Но один Творец Небесный ведает, кто всё это видел или слышал.

— Правильно… всё правильно.

Капитан говорил вроде бы благодушно, но чувствовалось: задумался глубоко, и думы те вовсе не из весёлых.

— Завтра, разберёмся завтра. И с вами тоже. — Шеймус пригрозил солдатам пальцем. — Пока что отложим и наказания за глупость, и поощрения за отвагу. Я решу, кто чего достоин. Сейчас нам тут одно осталось… десятник ваш мёртв, светлая память. Из того, что вы с Бенедиктом рассказываете, ясно: командир у десятины всё это время был. Плохой или хороший, но был.

По лицу Игги не прочиталось, воспринял солдат эти слова добрым или дурным знаком. Было заметно лишь крайнее волнение, и Ангус парню даже посочувствовал. Лет двадцать назад он сам влипал во всякие истории… Держать за них ответ перед командирами неприятно.

Слова капитана лились протяжно.

— Значит, так и быть. Жалую тебе чин десятника, Игги. Только не обольщайся: эта история ещё не закончилась. Ни для тебя, ни для остальных. Да это и не поощрение. Ты втравил людей в скверную передрягу: тебе и нести за них ответственность. Всё по-честному.

Игги нравился Ангусу, а лишний раз возражать капитану при солдатах — плохо, но сейчас гвендл не мог промолчать:

— Десятником у Бенедикта — без плаща?

— С плащами разберёмся потом. Когда будем покидать город. Плащами, знаешь ли, нынче много трупов накрыто… Ладно. Давайте, с глаз долой! А ты, Бенедикт, выпей с нами. Ты отвратительно трезв.

Убраться с глаз капитана солдаты были счастливы — след простыл тут же. Бенедикт более приятное распоряжение командира тоже исполнил немедленно. Офицеры подняли кубки — а после Шеймус поднял важную тему.

— И где же визирь? Так громогласно объявили о его приезде… и пропадает до сих пор. Я всё жду скандала насчёт… ситуации, сложившейся вокруг семьи Камаля, а скандала нет. Даже обидно. Где он, Ангус?

Несмотря на то, как старательно лейтенант предавался увеселениям, о своих обязанностях он помнил и ситуацией владел. Вытерев рукавом квадратный подбородок, Ангус ответил:

— Сиськи мнёт.

— Чьи?

— Да нет… я это… ты знаешь, как называется… фигурально, вот. Визирь увлёкся похвалами своему дерьмовому войску. Да какими-то их делам-просьбами. И в храм его понесла нелёгкая: грехи замаливать, что ли? Чудак. Вообще-то, мне кажется, он нам это… ну… даёт время. Вот. Думает, что мы всё-таки разберёмся сами.

— Ну и очень напрасно он так думает. Выгребную яму-то вычистили, но подтирать ему зад — уже перебор.

— Так вроде мы и обещали подтереть?

— Не-а, Ангус. Не обещали. Перед штурмом я специально задал ему вопрос насчёт семьи Камаля. И что ты думаешь? Ничего конкретного он из себя не выдавил. Промямлил насчёт «ожиданий», но его ожидания — его проблемы. Я обещал Джамалутдину только одно: моя рука не дрогнет. Но что этой рукой делать? Нужен приказ, а визирь не решился отдать его напрямую. Смотри: вот я держу кубок, и рука ничуть не дрожит. Получается,