– Вот и скажи ему, что хочешь устроить смотрины!

Чуть позже вечером, сразу же после моего ухода, Ксавьера водрузила на макушку своей елочки у дома золотистую пику.

И я так понял, глядя из своего домика, что это как бы означало «да».

А на следующий вечер был Сочельник.

И в подступающей синеватой мерещи на нашу улицу из Леса вдруг прилетела огромная стая птиц: снегири, синицы, сороки, дятлы, свиристели, клесты. Практически все, кто не улетает зимой в теплые края и остается зимовать в наших широтах.

В какой-то момент они в воздухе построились в затылки друг другу, а потом стали с равными промежутками нарезать круги вокруг той самой Ксавьериной елки против ее дома. Зрелище было впечатляющее!

Многие жители нашей улицы высыпали на тротуары и стали смотреть на представление. Птичкам, отнюдь не механическим, слегка претило столь близкое соседство с котами – кто знает, вдруг мы не сдержимся и дадим волю своим инстинктам, – однако они терпели и продолжали плясать в воздухе вокруг елки.

Сама виновница торжества, Ксавьера, смущаясь и жеманясь, вышла на крыльцо своего домика и тоже начала любоваться происходящим.

Потом птицы поднялись чуть выше и стали наворачивать круги над самой макушкой ели.

И тут, откуда ни возьмись, вдруг появились зайцы: штук семь или девять. Они взялись за лапы, образовали хоровод и принялись водить его вокруг рождественского древа.

Многие зрители и сама Ксавьера захлопали в лапки.

И, наконец, явился, как видно, самый главный претендент и герой-любовник: заяц-русак – огромный, мощный, белый, с черной подпалиной. Непонятно, где он достал музыкальный инструмент, только в руках у него оказалась гитара. И он запел хрипловатым, низким, сексуальным голосом:

Dashing through the snow

In a one-horse open sleigh,

Over the fields we go,

Laughing all the way! [12]

Кролики танцевали вокруг елки в одну сторону, птицы носились – в другую.

Жители деревни, стоя на заснеженных тротуарах, улыбались, махали лапами и аплодировали.

Ксавьера была смущена и впечатлена.

Потом главный кролик закончил петь, подошел к ней и, преклонив колено, протянул ей золотой перстень. Бог его знает, где он нашел его в своем лесу. Но факт тот, что Ксавьера его с благодарностью приняла.

Первое независимое Рождество

Сало Алена приготовила с вечера. Надо птиц полезной омегой‑6 подкормить, а то в такую холодину семечками сыт не будешь.

Синички суетились у подъезда – чирикали, ждали свою кормилицу. Алена натянула теплые штаны (коленки беречь надо), накинула старый дочкин пуховик и вышла в студеный воздух.

Крещенские морозы нагрянули досрочно, до Рождества. Воздух дрожал ледяным маревом, дворник Фарух обрядился в тулуп и балаклаву. Недоброжелатели из подъезда ворчали, что Аленины питомцы разносят птичий грипп и загадили весь козырек, но Фарух против кормушек не возражал. Сейчас тоже – отставил лопату, помог развесить на деревьях в палисаднике кусочки сала на нитках. Синицы с восторгом облепили угощение. Дворник улыбнулся:

– Жаль, мне свинину нельзя.

– Держи тогда карамельки. – Алена протянула полную горсть.

Дешевые, но очень вкусные, в ближайшем магазине набрала на распродаже.

Пробовала малышей во дворе угощать, но мамаши одергивали:

– Не надо наших детей дешевой химией травить.

А Фарух просиял:

– Спасибо тебе, Алена Андреевна.

Она всегда старалась сделать приятное – и людям, и птицам. Жаль, радовать особо некого. Муж давно умер, дочка далеко, родственников нет.

Когда-то будильник всегда стоял на шесть тридцать утра. Сейчас, на пенсии, разнежилась, поднималась в девять. Двор пуст, все при деле, учатся, работают.

Только Макаровна с первого этажа форточку приоткрыла, зовет:

– Зайди!

По документам они почти ровесницы, обе пенсионерки. Но если соседка давно и неумолимо признала себя старухой, то Алена причитания о болячках и скорой смерти терпеть не могла. Если изредка хворала, крепилась, не жаловалась никому.

Впрочем, ее возрастные проблемы с бедами Макаровны и не сравнить. У той артроз четвертой степени, ходит с трудом, боли мучают постоянно.

Вот и сейчас завела:

– Ох, Аленка, плохо мне! Ночами не сплю, до туалета еле ковыляю. От Маруськи – помощи никакой.

Постоянная песня. И несправедливая. Макаровна жила с дочкой Марусей, и та матери служила беззаветно. Ухаживала, исполняла все капризы, искала хороших врачей, квоту на протезирование сустава пыталась пробить.

Алена Андреевна ее жалела. Девушка давно на выданье. Надо личной жизнью заниматься, а не вокруг капризной старухи целыми днями прыгать. Но Макаровна считала: дочь она вырастила, выкормила, в институт «поступила», так что та должна теперь отдавать ей долг.

Жаловалась с лицом скорбным:

– Боли у меня адские, прошу какой день Маруську лекарство редкое достать – до сих пор не соизволила! И на Рождество в церкву вести артачится. Неблагодарная!

Взглянула просительно:

– Давай карты раскинем: может, дела у нее какие амурные?

…Алена очень давно – в раннем детстве – научилась гадать. По «слепому» пособию-ксероксу. «Шестерка» – ранняя дорожка, «восьмерка» – разговоры, туз – удар или тайная недоброжелательность. Развлекала подружек-школьниц, однокурсниц в институте. Говорила ровно то, что карты показывали, – то есть вроде бы глупости и случайный расклад. Но – хотя сама всегда удивлялась – предсказания ее довольно часто сбывались. Сама она в сверхъестественное не слишком верила, да и негоже человеку с высшим образованием. Но гаданиями всю жизнь занималась: слишком многие просили.

Пока работала, баловала друзей-знакомых только на Святки. Сейчас, в пенсионерском безделье, раскидывала карты чаще. Макаровне и вовсе никогда не отказывала: соседка больная, несчастная. А на карты когда в любопытстве глядит, толкование слушает – о бедах своих вроде и забывает.

Так что сходила Алена за верной колодой (как положено, неигранной), помогла соседке усесться за стол, спросила:

– На кого гадать будем?

– На Маруську, кого еще! Разошлась она что-то! Может, уморить меня задумала?

– Дочка у тебя – золото! – возразила Алена. – Умница, красавица. Ей замуж давно пора.

– Увольте. Королей никаких червонных мне тут не надо, – насупилась Макаровна. – Пусть мать сначала досмотрит – а потом личную жизнь устраивает.

Алена – в свои шестьдесят три – прожить собиралась еще лет минимум тридцать. Ровесница-соседка тоже, хоть вечно ноет, скрипеть может еще долго, жизни артроз не угрожает. И что, девчонке навек в старых девах оставаться?

Но спорить не стала. Раскинула карты. Начала говорить привычное:

– Была у Маруси ранняя дорожка. Разговоры какие-то долгие. С дамой незамужней. Видно, с подругой.

– Вичка. Они вместе на работу ездят и трещат без умолку. Однажды так заболтались, что станцию свою проехали.

– Накануне у Маруси хлопоты были.