они еще в цене упадут перед зимой. Это, может, и не стадо, но литров сто — сто десять молока в день будет. К сожалению, эти животинки редко когда дают больше семи, ну, восьми литров молока за день. Это не буренки из будущего, которые и до двадцати пяти литров приносят в сутки. И то хлеб… молоко.

Забирать у местных их скотину не стану, пусть кормятся. Может, только при развитии молочного производства стану забирать часть молока. Я хочу производить твердый творог, по типу того, какой кочевники жуют, пусть у них он из кобыльего молока, но очень хочется масла и хоть какого, но сыра.

— А нынче же все за стол! — провозгласил воевода-князь Иван Ростиславович.

И куда усталость и болезненный вид воинов делся? Как речь зашла о «поесть», так все так преобразились, что только наливай да накладывай.

Пир не предусматривался, это, можно сказать, был фуршет после удачно заключенной сделки. Была подана каша, причем, дорогая, гречневая, до того были забиты три кабана, на вертеле приготовили оленя, еще немного птицы… Кажется, что уже много всего, однако, еды хватало только чтобы накормить уже четыре с половиной сотни воинов. Именно так, наша дружина разрослась до таких немалых размеров.

У Юрия Долгорукого Ростовского была одна из наиболее сильных дружин на Руси, я узнавал, и сейчас она составляет чуть более тысячи дружинников. И пусть в случае похода к дружине присоединяются отряды бояр, как и ополчение, так называемый «охочий люд», но все равно, у нас появлялись как бы не в треть от военных возможностей князя Ростовского. В сущности, если бы Иван Ростиславович, наш воевода, присоединился, к примеру, к мятежному князю Муромскому Глебу Ростиславовичу, который занял стол вопреки вотчинного права, но по завету своего отца, то Юрию пришлось бы долго думать о том, стоит ли лезть в эти разборки.

— Ну, что, доволен, отрок акаенный? — сказал до боли знакомый голос.

До боли, так как не уймётся все никак Вышата, меня винит во всем, что и сам напортачил, а я виноватый, оказываюсь. И это еще хорошо, что мы видимся нынче редко, иначе не избежать бы крови. Не то важно, что достал меня, тут дело не в эмоциях. Он своими словами, отношением, подтачивает мой авторитет.

— Пасть свою песью не разевай, чухня! — сказал я, чуть ли не шипя.

Я сознательно произнес именно эти слова. Все относятся к местному населению, которое по большей части родственное черемисам-марийцам, как к… варварам. Чухонец — это не определение этноса, рода-племени, это, скорее, оскорбление. И в этом расизме, хоть для средневековья подобное понятие не очень подходит, первенство именно у Вышаты. Он пользует всех девок из своей деревни, он уже прогнал несколько семей. И я знаю, что прогонит большинство из местных уже в ближайшее время.

Только лишь кузнеца своего обхаживает, но здесь нужно быть совсем дебилом, чтобы такого мастера лишиться. Кузнец Епиш ранее обслуживал все деревни вокруг, выполнял заказы даже из Суздаля и Ростова, не желая селиться в городах, так как там своя «ремесленная мафия». Так что история профессиональной деятельности у Епиша-Епифания была схожа с той, что и у моего кузнеца Маска, вот только мой оказался более упертым идолго не хотел сдаваться, покоряться воле кузнечной верхушки Ростова.

Обо всем этом я успел подумать только лишь потому, что Вышата чуть ли ни минуту не мог найти слова, чтобы ответить мне, словно рыба без воды, открывая и закрывая рот. Он все равно воспринимал меня, как новика-отрока, который рыкнуть на небожителя-полусотника не может. Но это было уже давно и неправда, пусть с тех времен не прошло и полугода, но для меня, в моем сознании, та часть моей новой жизни, когда я мог еще считать себя отроком, поросла быльем.

— В Круг, выродок! — прокричал в итоге своих терзаний Вышата.

— В Круг, — сказал я.

Мы уже взяли мечи и стали удаляться чуть в сторону, чтобы биться, пусть и не по правилам, без освидетельствований, своего рода секундантов и озвучивания правил. Есть оскорбления, которые нельзя прощать никому, может, только в дупель пьяному отцу, и то… А есть еще и точка кипения, до которой доводит оппонент постоянно и неусыпно. Если сюда присовокупить еще и подрыв авторитета… Нужно убивать Вышату на месте и будь что будет.

Но я сохранил разум и не растерял понимание, что будет все плохо и, убей я Вышату, мне придется уезжать, скорее, бежать, к отцу. Он прислал весточку, о том, что все в силе, те слова, что сказаны в Киеве актуальны. Ну, а я отослал человека Богояра в Галич обратно. Суть моего послания такова: «Не учите папа жизни, а помогите материально… Список требуемого прилагается».

— Стойте! — прокричал Спиридон. — Запрещаю!

Я, как и скот-Вышата, остановился и с неподдельным удивлением уставились на Спирку. Он? Запрещает? Однако, пришло и осознание, что рядом со мной не только Спирка, но и пресвитер, брат Спиридон. На данный момент, именно он пастырь Братства. Митрополит обещал прислать еще священников, но пока таковых не имелось, а епископ со своей свитой удалился сразу же после приношения клятвы.

— А ты не много позволяешь себе, дьяк? — вызверился Вышата, которого, видимо, уже несло.

— Убью уже за то, что пасть разинул на служителя церкви, — сказал я, и мой оппонент несколько отрезвился.

Пусть Спирка все также оставался тщедушным, с виду хилым, несмотря на обильное питание и тренировки, которые совершать я его заставлял, но он служитель церкви, рукоположен по всем правилам, которые были в этом времени.

— Что происходит? — на авансцене появился Никифор. — Ты, Вышата, облаял служителя церкви? Так было?

— Я только проучить хочу зарвавшегося отрока, — чуть сдал назад брат-тысяцкий.

— Железом? — задал очередной вопрос такой же, как и я по статусу Братства, тысяцкий Никифор.

Только что мы давали клятву в верности Братству, как и быть верными со-ратниками друг другу. И, так получается, что уже прямо сейчас, через час после клятвы, обнаруживается факт попрания крестоцелования?

— Вышата, а давай мы с тобой разберемся на