Шрифт:
Закладка:
Артур поскреб в затылке:
— Ну… я тебе верю.
Мирддин бросил на него мрачный взгляд:
— Спасибо. Но я не об этом сейчас. Я не понимаю, как в таких условиях работать. Я все время сталкиваюсь с двумя вариантами — или я пытаюсь объяснять, и меня считают за малохольного и отмахиваются. Или я гавкаю, и люди начинают делать, что я говорю, но совершенно мимо сознания. А нужно, чтоб они поняли.
Артур пожал плечами:
— Напиши текст и найди кого-нибудь представительного, чтоб читал его за тебя, если сам не хочешь. Это называется «специалист по связям с общественностью».
— Я плохо представляю, кому бы это можно было делегировать… хотя… — Мерлин вдруг выпрямился и щелкнул пальцами. — Ты прав, это отличная мысль! Твое величество, ты гений! — Он перескочил через подлокотник и сунулся куда-то в шкаф, подняв по дороге тучу пыли.
— Никогда в этом не сомневался, — ответил Артур, гадая, что он такого сказал-то.
Мерлин высунулся из-за дверцы:
— Курс по рыцарям доведу, как договаривались, а то, что для ширнармасс, попробую, как ты сказал.
— Ага, — кивнул Артур. — Ну, давай. — Он взял из вазы яблоко и с хрустом откусил. — Кстати, — продолжил он с набитым ртом, — А что там такое было с «этому королевству придется решать свои проблемы самостоятельно»?
Мерлин поднял бровь:
— Что, уже доложили?
Артур ухмыльнулся. Мерлин махнул рукой:
— Не бери в голову. Должен же быть у меня какой-то план на тот случай, если на тебя найдет помрачение ума и ты начнешь младенцев резать во имя государства… или еще что-нибудь этакое.
Артур чуть не подавился:
— Я что, похож? — оскорбился он.
— Нет, — рассеянно ответил Мирддин. — Но план должен быть всегда!
Он уже выудил из шкафа стопку каких-то пожелтевших от времени журналов, сел прямо на пол и теперь раскладывал их вокруг себя, как пасьянс.
Артур скрестил руки на груди и прикусил губу.
— Нет, — наконец, заявил он. — Это плохой план. Давай так — если я начинаю пороть что-то сильно странное, то ты хватаешь меня за грудки и выясняешь, какого черта. И скрываешься в туманной дали не раньше, чем Джин и Пеллинор подтвердят, что я принимаю адекватные решения.
Мерлин поднял голову.
— Я… не думал, что вхожу в твои планы на подобный случай.
Артур пожал плечами и запулил огрызком яблока в урну на другой стороне комнаты.
— Я же сказал. Я тебе верю.
Что Эмрис Виллт любил по-настоящему, с самого детства — так это мосты. За красоту технических решений, за точность расчета, за весомость и зримость результата, воплощенного в металл и камень. Инженерный он закончил с отличием. У него замирало сердце от гордости, когда он с другими выпускниками клялся «честью и холодным железом» в своем призвании. Когда его взяли в «Прометей» — он был счастлив. Когда он узнал, что поступает в помощники к самому Куперу — он был в восторге. Когда он узнал, что «Прометей» получил от короны подряд на «Закатные ворота», и что именно он, Виллт, будет глазами и ушами великого инженера на будущей стройке — он даже не мог представить, чего еще можно пожелать.
«Закатный мост» должен был стать триумфом, вершиной карьеры Купера. Об этом мосте мечтали уже полвека. Плод самых современных, самых совершенных технологий, самого искусного мастерства, самого дерзкого воображения.
Странности начались, когда центральную секцию моста внезапно решили удлинить на двести футов, чтобы поставить фермы на более мелких местах. В принципе, это было заманчиво — опоры были бы более защищенными от ледохода, и можно было бы сэкономить год работы. Но в феврале от металлургов пришло письмо, что вес консоли превышает расчетный уже больше, чем на две тысячи тонн. Купер сказал, что все в порядке. Работы продолжились. К лету мост почти собрали. А в середине июня они не смогли нормально приклепать два средних ребра у южной башни, потому что детали не соответствовали друг другу.
Виллт написал об этом Куперу. Купер ответил: «Ничего страшного».
В августе на место установили центральный участок моста, и деформацию стало видно невооруженным глазом. Виллт сказал об этом Мэннику, главному инженеру. Мэнник заявил, что детали такими прибыли, и так и надо. Они поругались прямо на стройке. Среди рабочих поползли слухи.
Двадцать седьмого августа прогиб ферм на южной башне стал 57 миллиметров. Рабочие начали бастовать. Виллт к чертям запретил прорабу Хэнлону все работы, телеграфировал Куперу и помчался за телеграммой следом.
Двадцать девятого, в полдвенадцатого дня он уже был в офисе у Купера. «Пятьдесят семь?» — «Да», — «Телеграфируйте о приостановке работ. Срочно». — «Я распорядился до отъезда».
Купер покачал седыми бакенбардами: «Все равно не помешает». Он знал Мэнника гораздо лучше.
«Поезжайте обратно. Немедленно. Присмотрите там за всем». Поколебавшись, инженер добавил: «И с вокзала тоже телеграфируйте. Прямо на стройку. На всякий случай».
Виллт опять ринулся на вокзал. Он только-только успевал на поезд, и повторную телеграмму дать не успел.
Вряд ли бы она что-то изменила все равно.
В полчетвертого на следующий день он добрался до конторы и узнал от сидящего там Берка, что, пока он трясся на поезде, Мэнник отдал приказ продолжать монтаж. «Потому что моральные последствия приостановки работы выйдут очень скверными». Телеграмма валялась тут же. Берк развел руками — мол, а что ты хочешь, без главного инженера никто ее даже читать не будет.
В пять Виллт ругался с Мэнником и Доэрти, главным конструктором, у самого моста, требуя от имени Купера прекратить работы. Мэнник брезгливо кривил губу и отмахивался, ссылаясь на письмо проектировщиков. «Незначительная деформация конструкции вполне безопасна». Слушать его никто даже не собирался. Они спорили до самого звонка об окончании работ. В конце концов Мэнник и Доэрти согласились назначить на следующий день совещание.
Виллт неохотно согласился. В конце концов, день уже заканчивался.
— Ладно, — сказал Берк. — Пойду еще разок гляну, как там.
Берк пошел на стройку. Виллт остался докуривать сигарету.
Но вместо второго звонка, означавшего конец смены, раздался грохот, как от пушки. Виллт обернулся — и увидел, что две опоры моста стремительно оседают вниз. Как сосульки в кипятке.
Потом все как-то смазалось — вот он орет: «К лодкам!!!»; вот они переваливают через борт полуживого клепальщика, у него левая рука всмятку и за ней тянется алый след; вот он подныривает и пытается вытащить из путаницы железных тросов чье-то тело, и оно сначала трепыхается, а потом трепыхаться перестает.
Они выловили одиннадцать человек. Потом он порвал сухожилие, и нырять больше не мог. Быстро темнело; он сидел, клацая зубами, на берегу, и бессмысленно смотрел на пролеты, изломанные, перекрученные под невероятными углами.
Пятьдесят девять человек признали «пропавшими без вести», хотя все знали, что это значит. Еще неделю тела всплывали по течению. Среди них был Хэнлон.
Тело Берка так и не нашли. Наверно, его придавило обломками ко дну.
Королевская комиссия по расследованию постановила, что причина обрушения «состояла в принятии для расчетов слишком низкой величины веса конструкции и в том, что это допущение не было пересмотрено. Это ошибочное допущение, сделанное г-ном Доэрти и одобренное г-ном Купером, ускорило катастрофу. Данные ошибки в суждениях могут быть объяснены либо отсутствием общих профессиональных знаний, халатностью, либо стремлением сэкономить».
Виллт помнил, как стоял в огромном зале ратуши, хлопая ртом, как рыба, вытащенная из воды, и переводя взгляд с холеного, неподвижного лица Доэрти на благообразные седины Купера, за неделю накинувшего лет десять.
Они. Просто. Не. Пересчитали.
У Купера хватило совести хотя бы подать в отставку.
Доэрти так и остался главным конструктором.
Виллт ушел из «Прометея». Не мог он там оставаться.
«Прометей» был только рад. Никто там не мог смотреть Виллту в глаза. Он входил в комнату, и в ней сразу же становилось тесно. Будто вместе с ним входили все пятьдесят девять «пропавших без вести». А так можно было сделать вид, что «господин Виллт уехал поправлять здоровье. Нервы, знаете ли…» После этого обычно следовал смешок и неопределенный жест в воздухе.
Самым плохим было то, что это не было неправдой. Работать он больше не мог. Не мог прекратить перепроверять расчеты.
Потом доктора действительно послали его на воды, и он встретил там Гвен. Гвен была хороша, как цветок, особенно, когда молчала. Он был
