помнишь? Мне не шло, когда я, как мартовский кот, гонялся за бабами по улицам. Мне совсем не шло, когда я, сухой кучкой дерьма, катился вниз, по наклонной — и врал, врал, врал… А уж как мне не пошло влюбиться без памяти, как последнему дураку, не в живую женщину — в каменную, прекрасную статую. В холодную русалку зеленоглазую.

Не меняя черт лица, он старел прямо на глазах — и Лара вдруг четко увидела, каким он будет лет через тридцать: благообразный старик с потухшими карими глазами и безжизненным лицом, обтянутым тонкой бледной кожей.

— Впервые за последние годы я сказал тебе правду. Решай.

— А у тебя не хватает мужества самому принять решение?

Ее отпустил мерзкий колотун. Было просто очень устало и пусто — мертво, давило тяжестью и побыстрей хотелось закончить этот бессмысленный теперь разговор. И так все стало ясным. Он — жертва безразличия жены, вынужденный искать свое новое счастье на улицах. А может, и не только на улицах — в аэропортах, на вокзалах, в магазинах, санаториях, куда ежегодно отправлялся поправлять свое здоровье, — словом, везде, где только может ступить нога молодого здорового мужчины, решившего найти себе пару. Такую же молодую и здоровую, не испорченную комплексами (совестью, например). Что ей, тоже рыскавшей повсюду в поисках своей половины, его семья, его ребенок, его дом? Так, ерунда, не стоит и внимания — обломки прошлой жизни. А она, Лариса, кто? Мраморная красавица, русалка с холодной рыбьей кровью, постельная незнайка и неумеха, мечтательница-эгоистка, разбившая сердце тому, кто ее боготворил. Ладно, пусть, хорошо — она согласна с этой схемой. Есть только одна неувязка, единственное «но», один пунктик, выпадавший из стройного логического умозаключения: она-то почему не побежала на улицу за своей новой судьбой? Разве сумел Игорь — сияющий и влюбленный — сделать ее счастливой?

Разве чувствовала она себя любимой и желанной? Разве не он, спустя всего год после рождения Стаськи, засыпал первым, ссылаясь на ранний подъем? А она, кусая от досады губы, осторожно (не разбудить бы!) выползала из постели и шла в ванную — высматривать на теле неведомые дефекты, которые (кто знает?), быть может, и отталкивали мужа. Из зеркала на нее смотрела высокая молодая женщина, длинноногая, с полной грудью, тонкой талией и стройными бедрами. Матово светилась гладкая кожа, хрупкие плечи были покрыты волнами волос. А из прозрачных зеленых глаз — друг за дружкой — катились слезы. Как там он спросил? «Ты помнишь, Лара?» Как же ей не помнить! Ведь из таких ночей складывались месяцы, годы ее женской судьбы. Это правда, до рождения ребенка она относилась к сексу равнодушно, спокойно принимая ласки. Но материнство ее изменило — в ней проснулась женщина. Живая, страстная! Знал ли об этом Игорь? Вероятно, нет. Ему уже тогда было с ней скучно. Но разве сейчас расскажешь обо всем? Да и зачем? Чтобы начать длинную перепалку взаимных обвинений и упреков? Кто кого? А Стаська? Как же быть с ней? Ее-то как уложить в эту схему? Какое место определить любящему, абсолютно не повинному в их разборках ребенку?! К горлу подкатил ком, стало трудно дышать.

— Хорошо, Игорь… — голос предательски дрогнул. Она помолчала, собираясь с силами. — Хорошо, пусть так. Наверное, я виновата перед тобой. Испортила тебе жизнь. Но можно я задам два вопроса? Только два?

— Задавай, — вяло позволил Игорь, изучая потолок.

— Как ты думаешь, почему я не пошла на улицу вслед за тобой искать решение наших проблем? Меня ведь тоже многое не устраивало.

Он молчал, перебрасывая из руки в руку зажигалку.

— Почему, Игорь?

— Не знаю. — Муж упрямо не смотрел на нее. — Наверное, ты сильнее. А может, и не нуждаешься в любви.

— Я живая, Игорек, — мягко возразила она. — А каждый живой нормальный человек стремится к любви. И я — не исключение. Просто я чувствовала себя в ответе. За Стаську. За тебя. И даже за себя.

— Да уж, за меня-то, несмышленыша, больше всех, — усмехнулся Игорь.

Лара с ужасом почувствовала, что еще немного — и их разговор скатится в плоскость банальной свары, перейдет в скандал с взаимными обидами и оскорблениями, превратится в фарс с участием двух карикатурных персонажей: обманутой жены и неверного мужа.

— Хорошо, не будем об этом. — Ей не хотелось спорить. — А как нам быть со Стаськой? Ты поговоришь с ней? Должна же она знать, почему тебя больше с нами не будет.

— Я не могу. Поговори сама. Придумай что-нибудь. Скажи, что я уехал в длительную командировку.

— На всю оставшуюся жизнь?

Он не ответил. Он по-прежнему вертел в руке зажигалку и тщательно изучал потолок, выискивая там какие-то зазубрины, трещины, пятна — и еще черт знает что, одному ему ведомое. Ларисе вспомнилось все его десятилетнее отцовство — покоя и сдержанной любви, не омраченное тревогами и заботами.

— Но ведь ты же отец. И это ты уходишь от нас, — сдержанно напомнила она.

— Во-первых, я сказал: решать тебе.

— Игорь, ты же прекрасно понимаешь: мы не сможем быть вместе.

— А во-вторых, — продолжал он, не обратив на реплику внимания, — я не могу. Почему ты требуешь этого от меня?

— Потому что ты — отец.

— У каждого родителя свои минусы и плюсы, как у любого источника питания. Считай мой отказ минусом.

Ей стало грустно и невыразимо жалко их обоих. И еще — удивительно — она, обманутая, испытывала вину перед этим усталым, поникшим человеком, никак не вписывающимся в амплуа героя-любовника. Лариса отчетливо поняла — все, это конец. И удивилась. Странно, она всегда думала, что развод — это скандал и крик, и взаимные упреки, и оскорбления, и еще много чего другого — постыдного и мерзкого. А оказывается, это просто боль — много боли, и чувство вины, и острая жалость друг к другу, двух неудачникам, упустившим свое счастье. Она поднялась из кресла и взялась за ручку двери. Что это капнуло на грудь? Она же совершенно спокойна. Только где этот проклятый носовой платок, вечно его нет под рукой!

— Прости меня, Игорь.

И посмотрела на мужа. И с ужасом увидела, как по бледной щеке медленно сползает прозрачная капля. Или ей это показалось в мокрой пелене?

Глава 10

Жарко. Сонно. Мысли лениво бродят в голове, безмятежно фланируют вдоль овала черепной коробки, как вдоль набережной, — только что каждой цветочка недостает. Васса представила изысканное общество собственных мыслей — франтов и франтих, вальяжных гулен с ажурными зонтиками (мыслишки) и тросточками (мысляки). Вежливо приподнимая