Шрифт:
Закладка:
– Ты чего творишь, Илья? – Закатов прищурился, оглядел участок. – Ты чего жжешь-то, вообще? Листва еще не облетела. Картошку еще не вырыл, ботвы нет. От чего избавляешься?
– Чет это я избавляюсь? – Крупная голова молодого мужика резко опустилась на грудь. Он глубоко задышал. – От мебели старой избавиться решил. Новую завезли с Ноной.
– А выбрасывать не пробовал? Тут до свалки триста метров.
Теперь понятно, откуда такая вонь. Старая клееная мебель, отсыревшая за годы в старом доме, пахнуть при горении березой не могла. Клей, лак, плесневая стружка.
– Охота была триста метров со шкафами таскаться, – огрызнулся Илья. – Тебе-то, Степанович, не все равно?
– Задыхаюсь я, Илья. Дышать нечем. А ты вон снова кучу нагреб.
– И я задыхаюсь! – крикнул кто-то со спины.
Закатов резво обернулся. Повиснув грудью на заборе, им весело улыбалась молодая женщина. Незнакомая. За все лето Закатов с ней не пересекся ни разу. Это он точно помнил. Память у него была отменная.
– Вы знаете, уважаемый, что разведение костров запрещено? – Молодая женщина пошла из калитки в их сторону. – Это отравляет атмосферу, людей. Это запрещено экологами. Не слышали?
– Нет, не слышал. – Илья резко отвернулся и быстро пошел прочь от забора к крыльцу.
– Какой он… – цокнула языком женщина, и в сторону Закатова потянулась узкая нежная ладошка. – Меня Саша зовут. Александра. Если желаете, Шура.
Он осторожно прикоснулся к женской ручке. И неожиданно разволновался. Давно уже этого не случалось – таких вот неожиданных прикосновений к женщине. С тех самых пор, как развелся со своей женой. Грубо развелся, грязно. Выставил ее вон из дедовой пятикомнатной квартиры-сталинки. Без копейки денег оставил. И не виделся потом с ней целых десять лет. Не желал! Потому что предала. Потому что изменила с лучшим другом. Потому что выедала ему мозг долгие годы, ревнуя к каждой юбке, а сама…
Он и с детьми не виделся целых десять лет. И даже не созванивался. Ушел с головой в работу. Считал, что дети предали его тоже, приняв сторону матери.
– Александра, – произнес он тихо, пробуя на язык ее имя. – Красивое имя.
– Спасибо.
Она все так же приветливо улыбалась. Зубы белые, ровные. Щеки румяные. Фигура стройная, но без современной худобы. «Наливное яблочко», – тут же дал определение ее внешности Закатов. Кольца на пальце нет. Одинокая или забыла надеть?
– А я Иван Степанович Закатов, – церемонно представился он, чуть склонив голову.
– А можно просто Иван? Вы ведь еще не старый, чтобы вас по отчеству величать. – Она бегло осмотрела его с головы до ног и обратно. – И очень сильный.
– Скажете тоже! – Он так засмущался, что руки задрожали, как у того пацана летом, застигнутого за воровством его садовых яблок. – Мне уже за пятьдесят.
– И что?
Она повела плечом, на котором была накинута толстая серая кофта. Кофта соскочила. Плечо оказалось именно таким, как и представил себе Закатов, – загорелым, крепким, гладким даже на взгляд.
– Мне уже хорошо за пятьдесят, – поспешил он уточнить.
– Подумаешь. – Она повела вторым плечом, и со второго плеча кофта соскользнула. Александра еле успела ее подхватить, чтобы на землю не упала. – А мне за сорок. Хорошо за сорок!
И расхохоталась – звонко, весело, как смеялась, бывало, его жена в далекой молодости. И он рассмеялся ей в ответ. И стало легко и свободно на душе. Даже дым от костра соседа не мешал. А он ведь снова поджег кучу, паразит. Пока Закатов зубоскалил с незнакомкой, Илья снова поджег кучу мусора.
– Идемте отсюда, – подхватил Закатов Александру под руку. – Дышать тут нечем совершенно.
– А куда пойдем? – Она сделала два несмелых шага.
– А идемте ко мне. Мой дом вон он. – Закатов ткнул пальцем в сторону старого деревянного забора, который ставил еще его дед. – У меня прекрасный чай имеется. И банка великолепного шотландского печенья. В жестяной банке такой.
– Звучит заманчиво. – Она зашагала рядом чуть смелее. – А ваша жена? Она не заругает?
– Один я. Нет у меня никакой жены, – ответил Закатов, поняв, что впервые со дня развода говорит об этом без сожаления. – Холост. Как вы утверждаете, молод. Силен и крепок.
– Так и есть, так и есть, – снова весело рассмеялась Александра, вышагивая рядом, уже в ногу с ним. – Рано списать себя собрались. Очень рано. У меня дядюшка есть. Виталий. Всех заставляет так себя называть. Ему уже семьдесят пять, а он такой ходок, скажу я вам…
И снова они смеялись. И уверяли друг друга сквозь смех, что любви все возрасты покорны. Хотя прежде Закатов на таких вот «виталиев» смотрел с презрением. Считал их выжившими из ума. И вообще после развода не доверял ни одной женщине. И даже сторонился их.
Но Александра была другой. Она была особенной. Она смеялась его неумелым шуткам. Находила его умение заваривать чай виртуозным. А подсохшее старое печенье – восхитительным.
Он проводил ее до дома, что был напротив дома Ильи. Подивился, что ни разу за лето не встретил ее, хотя, с ее слов, дом она купила еще прошлой зимой. И договорились уехать в город вместе.
– Моя машина в ремонте, – странно смущаясь, призналась Александра. – Все делают ее, делают.
– Моя машина в полном порядке, – чуть заносчиво отозвался Закатов.
Он своим недавним приобретением страшно гордился. Иномарка. Внедорожник. Прямо из салона. Полный пакет.
Когда старшая дочь позвонила и узнала о его покупке, она просто дара речи лишилась.
– Па, зачем тебе такая тачка?! Ты знаешь, как дорога она в обслуживании?!
– Справлюсь, – коротко ответил Закатов, уже пожалев, что похвастался.
Наверняка дочурка позавидовала. Ее муж-неудачник ничего не мог позволить себе, кроме подержанных авто. И те из ремонтов не выходили. И семье без конца приходилось ездить на городском транспорте.
– Ну, ну, справляйся… Кстати, я что звоню тебе…
И дочь тут же принялась клянчить у него деньги.
После того как они возобновили общение, она всегда звонила только по этой причине. Других не существовало. Младшая – Машка – та могла позвонить просто так. Спросить, как у него дела. Могла напроситься на ужин. Или позвать его к себе. И у них даже получалось хорошо провести время. Потому что они тщательно обходили тему родительского развода. И все получалось почти здорово.
Почти…
Закатову все равно приходилось глушить в себе жгучую обиду на своих дочерей, которые после развода отказались жить с ним. Он так и не понял их выбора в пользу матери и ее нового мужа. Так
