горах. Я и ты… Ты — могучий победитель персов, и я — твоя женщина.

— Ты принесла нам ту победу, — убежденно сказал Ираклий. — Я помню предсказание колдуна с севера. Он ведь оказался прав во всем, до последнего слова. И про арабов тоже оказался прав. Гордыня обуяла ромеев, и за это мы несем положенное наказание.

— Плевать на колдуна, — решительно ответила Мартина. — Гореть ему в аду за его дела. А мы с тобой встретимся в райском саду, любимый.

— Я буду ждать тебя там, — ответил Ираклий, нежно целуя ее в щеку. — Не слушай никого. Пусть толпа говорит что хочет. Грех, кровосмешение… Цари Птолемеи женились на сестрах и правили сотни лет. Мне плевать на глупую чернь. Мы царственные особы, и на нас не распространяются правила, по которым живут обычные люди. Я спрашивал звезды, и они указали мне на тебя. Ты — истинный свет всей моей жизни.

— Я пойду, любовь моя? — глаза Мартины сияли неподдельной нежностью и заботой. Она встала и поцеловала его в лоб. — Ты что-то бледен, я позову врача.

Она вышла из покоев императора и вдохнула свежий воздух полной грудью. Там, за ее спиной, уже пахло смертью и тленом. Свита привычно выстроилась, а евнухи-силенциарии побежали перед ней, чтобы водворить тишину и внушить надлежащее почтение всем встречным. Благочестивая августа должна видеть только согбенные спины на своем пути.

Мартина важно шествовала по коридорам Буколеона в собственные покои. Она была счастлива, что дворцовые церемонии заставляют встреченных ей людей смотреть в пол. Ведь то и дело короткие гримасы пробегали по ее лицу, а она гасила их чудовищным усилием воли. Никто из этих людей не понимал, что она не могла больше находиться рядом с мужем. Она просто сбежала, чтобы не сорваться прямо там. Наконец-то показалась заветные двери, и евнухи-веститоры, угодливо кланяясь, распахнули их перед ней.

— Все вон! — резко сказала Мартина, а когда огромные створки закрылись за ней, властительница мира упала на постель и забилась в рыданиях. Она бессильно колотила кулаками по мягким подушкам, но это не помогало. У нее больше не осталось сил притворяться. Она сейчас обычная женщина, у которой умирает муж. Женщина, которая вот-вот начнет сражаться в одиночку против всего мира. У нее не будет больше защитника. У нее останутся только враги.

* * *

— Два миллиона солидов, — задумчиво произнес Коста, смакуя чудовищно огромную цифру. — А я-то считал, что казна пуста. Какое, однако, у нас с этими людьми разное понятие о бедности. Десять телег золота…

— Это если их повезут быки, — понимающе усмехнулся Миха. — А еще я знаю точно, что эти деньги не станут хранить во дворце. Императрица просто не рискнет держать их там, где на них может наложить лапу ее любимый пасынок Константин, да продлит милосердный господь его годы до годов Мафусаиловых. По слухам, она отдаст их на хранение патриарху Пирру. Он верный ей человек.

— Только не говори мне, что ты решил подрезать два миллиона золотом из патриаршего дворца, — вскинул голову Коста, с каждой секундой глядя на товарища со всё возрастающим уважением. — Мы с такой прорвой денег даже на дне морском спрятаться не сможем.

— Не выйдет, — с сожалением произнес Миха. — Если идти на дело вдвоем, то мы утащим тысяч по десять, не больше[21]. А я туда ни с кем, кроме тебя, не пойду. Я в этом городе ни одной живой душе не верю. За медный нуммий зарежут, сволочи.

— А ведь может получиться, — рассеянно ответил Коста, в голове которого люди и факты складывались в мозаику и переплетались самым причудливым образом. — Если все пойдет так, как я думаю, то пропажу двадцати тысяч солидов никто даже не заметит. А если и заметят, то уже ничего сделать не смогут. Тут такое начнется…

— Что? Что начнется? — жадным взглядом впился в него Миха.

— Содом, Гоморра и казни египетские, — махнул рукой Коста. — И мы с тобой будем плавать во всем этом дерьме с головой. И если повезет, то вынырнем с целой кучей золота. Батистовые портянки носить будем, Михаил.

— И ты уже знаешь, как мы до них доберемся? — то ли спросил, то ли заявил утвердительно Миха.

— Ну… пока так… не совсем… — протянул Коста, и взгляд его не выражал ничего.

Мыслями он уже был очень далеко отсюда. Он продумывал детали. У него хорошо это получалось, детали продумывать. Он иногда даже сам себе удивлялся.

Глава 11

Ноябрь 640 года. Тицинум (в настоящее время — Павия, Италия).

Отбитые ребра уже давно перестали болеть, а синяки на лице поначалу стали желто-зелеными, потом побледнели, а потом и исчезли вовсе. Ведь Валерий был молод и силен. Тицинум, в который он прибыл, оставался намного более римским, чем другие города севера Италии. Тут не было резни, которую обычно устраивали германцы. Три года он держал осаду, а потом сдался. У его граждан больше не осталось сил сопротивляться. Король Альбоин, который дал клятву, что истребит мечом упрямый город, не смог въехать в его ворота. Конь его упирался и не слушал всадника. И только когда король принес клятву, что не тронет жителей, хитрая скотина пошла вперед как ни в чем не бывало. Вот такая вот красивая легенда бытовала в то время. Впрочем, скорее всего, действительность была куда прозаичнее. Горожане хотели жить и заплатили за это, а королю требовался хотя бы один нетронутый город, в котором еще сохранились ремесла. Никакой лирики, только голый прагматизм. По крайней мере, когда германцы вырезали владельцев больших вилл и латифундий, забирая себе их землю, конь даже не подумал спотыкаться и шел мимо, равнодушно глядя на плавающих в собственной крови римских богачей.

Вместе с лангобардами в Италию пришли двадцать тысяч саксов и целые роды баварцев, свевов, гепидов, славян и даже болгар. И все это разноязыкое великолепие разодрало Италию на десятки герцогств, каждое из которых считало себя независимым государством. И лишь такие сильные правители, как король Ротари, были способны держать этот буйный сброд в кулаке. Впрочем, герцогства Беневенто и Сполето подчинялись ему лишь на словах, отделяясь от метрополии полосой имперских земель.

Несмотря на все свои зверства, захватчики составляли едва ли двадцатую часть от обитателей собственных земель, расселившись на лучших угодьях привычными родовыми общинами. Римлян же или превратили в крепостных, или обложили данью, забирая треть урожая. Контролировали жизнь большой и сложной страны гастальды, королевские чиновники, один из которых прямо сейчас пристально смотрел на Валерия, сжав тяжелые кулаки.

Гастальд