местными, чтобы шататься и задавать «невинные» вопросы.

Лефлёр отхлебнул пива. Дважды он поймал на себе взгляд мужчины. Ну, довольно. Оставив на столике пару купюр, вышел, по дороге успев хорошенько разглядеть незнакомца. Светлая кожа. Длинные, сбивающиеся в пряди волосы с лёгкой проседью. Изборождённое морщинами лицо, свидетельствующее о годах нелёгкой жизни.

Дом Лефлёра находился в шести кварталах. Он знал, что Патрис будет его ждать. Шёл медленно, вдыхая тёплый ночной воздух. Звякнул телефон – новое сообщение. Он вынул телефон из кармана и прочёл:

Удалось найти того парня? – Лен.

Лефлёр тяжело выдохнул. Пока шагал, вдруг показалось, что слышит вторую пару ног. Он остановился. Обернулся. Улица была пуста. Лефлёр продолжил путь. И снова эти звуки. Он повернулся вокруг себя. Никого.

До дома оставалось два квартала, так что он ускорился. И снова услышал шаги, но поборол желание оглянуться. Пусть сначала подойдёт поближе, чтобы можно было узнать, кто это. Лефлёр завернул за угол, его жёлтый дом уже виднелся впереди. Он почувствовал, как напрягаются мышцы и уже готовился к столкновению, когда услышал мужской голос:

– Извините?

Он обернулся. Это был парень из бара.

– Извините?.. Инспектор, верно?

У него был лёгкий акцент, который Лефлёр не смог идентифицировать.

– Слушайте, – сказал инспектор, – я рассказал остальным журналистам всё, что знаю. Если нужна ещё информация…

– Я не журналист.

Лефлёр смерил человека взглядом. Тот тяжело дышал, словно прогулка длиной в шесть кварталов далась ему нелегко.

– Я знал кое-кого. На «Галактике». Он был моим двоюродным братом.

Мужчина тяжело вздохнул.

– Меня зовут Добби.

Девять

Море

Моя милая Аннабель. Прости, пожалуйста. Я тебя напугал?

Смотрю на предыдущую страницу. Едва разборчивые каракули. Я даже не помню, как писал эти слова. Наверное, это было не одну неделю назад. Нынче дни и ночи тоскливо перетекают одно в другое. Учитывая всё, что случилось, это первый раз, когда я ощущаю ясность ума и могу написать тебе.

Я выживаю за счёт рачков и маленьких креветок, которые цепляются к днищу плота. Однажды утром в плот запрыгнула рыба, её хватило на три дня. Недавний дождь позволил заполнить две банки драгоценной водой, я пью по чуть-чуть, но этого хватает, чтобы активизировать клетки тела, органы, ум. Тело – удивительный механизм, душа моя. Минимальной подпитки достаточно, чтобы шестерёнки снова закрутились, и оно вернулось к жизни. Не полноценной. Не той, что я когда‑то знал. И даже не к жизни, которую я познал с остальными на этом плоту.

Но я здесь. Я жив.

Какое сильное предложение. Я жив. Как оказавшийся под завалами шахтёр, продолжающий дышать через маленький просвет, или как человек, на шатающихся ногах выходящий из горящего дома. Я жив.

Прости меня. Мои мысли улетают в странном направлении. Всё теперь иначе, Аннабель. Мы по-прежнему дрейфуем в большом Атлантическом океане. По-прежнему вокруг на многие километры ничего, кроме глубоких вод. Бог по-прежнему сидит в паре метров, пытаясь меня утешить.

Но я выживаю в таких скудных условиях потому, что мне больше не нужно ни с кем делить ни воду, ни пищу.

Я жив.

Остальные погибли.

* * *

Как это объяснить? С чего начать?

Наверное, с Ламберта. Да. Я начну с него, потому что всё начинается с него, а всё, что начинается с него, похоже, заканчивается скверно.

Когда я последний раз делился с тобой новостями, я написал, что он пьёт морскую воду. Гери не раз предупреждала, чтобы мы этого не делали, но, полагаю, в какой‑то момент Ламберт не смог сдержаться. Он страдал от жажды, а вокруг была вода, много воды, а он привык получать то, что хочет. Он дожидался ночи, брал черпак и, по-видимому, с жадностью упивался океаном, как упивался столькими вещами в своей жизни.

Результат, спустя несколько ночей, стал заметен. Ламберт изменился. Его сознание спуталось. Как объяснила мне Гери, морская вода в четыре раза солёнее пресной, и поскольку наши тела работают на регуляции, человеку нужно чаще мочиться, чтобы избавиться от лишней соли. Только вот для выведения из организма лишней соли требуется больше воды, чем её выпитое количество. Ты на самом деле теряешь жидкости больше, в то время как соль задерживается в организме, а значит, обезвоживание наступает ещё быстрее, чем если бы ты просто лежал без воды под палящим солнцем. С обезвоживанием происходит масштабный сбой системы. Мышцы ослабевают. Как и органы. Сердце бьётся чаще. Мозг получает меньше крови, что может ввести тебя в беспамятство.

И, вспоминая то, что было, полагаю, Ламберт действительно сошёл с ума. Он бормотал себе под нос. Стал апатичным и не вполне осознавал реальность. А однажды утром мы проснулись от его крика:

– Убирайся с моей шлюпки!

Он стоял над Богом и держал нож у его головы.

– Убирайся с моей шлюпки! – кричал он снова и снова.

Солнце ещё не до конца встало, и небо было расчерчено размытыми полосами тёмно-синего и оранжевого. Плот покачивался на неспокойных волнах. Сонный и ослабленный, я несколько раз моргнул, прежде чем осознал, что происходит. Я увидел, как Гери приподнимается на локтях и кричит:

– Джейсон! Что ты делаешь?

Половина тента была изодрана, отдельные куски валялись на полу. По какой‑то причине Ламберт его изрезал.

– Убирайся… с моей ШЛЮПКИ! – снова взвизгнул он. Его голос был так же сух, как и он сам. Он размахивал ножом перед лицом Бога.

– Ты… бесполезный! Бесполезный!

Бог напуганным не выглядел. Он выставил вперёд ладони, словно призывая к спокойствию.

– Вы все здесь бесполезные! – рявкал Ламберт. – Никто не отвёз меня домой!

– Джейсон, прошу, – сказала Гери, поднимаясь на колени, – тебе не нужен нож. Ну же. – Я заметил, как она озабоченно поглядывает на Элис и двигается так, чтобы оказаться между Ламбертом и девочкой. – Мы все измотаны. Но всё будет нормально.

– Нормально, нормально, – передразнил Ламберт нараспев. Он повернулся к Богу. – Сделай что‑нибудь, ИДИОТ! Позови на ПОМОЩЬ!

Бог тоже быстро глянул на Элис, чтобы убедиться, что она в безопасности, потом снова перевёл взгляд на Ламберта.

– Я твоя помощь, Джейсон Ламберт, – мягко сказал он. – Подойди ко мне.

– К тебе? Зачем? Чтобы… ничего не произошло? Любой дурак может не делать ничего! Гляди! Мы ВСЕ можем ничего не делать!.. Тебя не существует! Ты бесполезен! Ты ничего не делаешь!

Его голос понизился до шёпота.

– Я в тебя не верю.

– Зато я верю в тебя, – сказал Бог.

Глаза Ламберта, дрожа ресницами, закрылись. Он отвернулся, будто бы потерял интерес