— Чи сала с прослойками ему принести? — спрашивает сестру Прасковья Акимовна, глядя, как я уплетаю все эти вкусности.

— А почему нет?

Такая вот жизнь, как телевидение без рекламы. Программа на неделю утверждена, упорядочена, от неё ни влево, ни вправо. Темы для разговоров только по существу, но они есть всегда. Случаются и авралы типа приезда гостей, но они здесь считаются выходным, праздничным днём.

В коридоре затихают шаги.

— Ваньку поторопи! — кричит в никуда бабушка перед тем, как проворною мышкой юркнуть за дверь и прикрыть её за собой.

Дочка и мать остаются наедине. Их голоса стихают до шёпота. Дело дошло до семейных женских секретов. Пора уносить ноги.

А небо сегодня вызвездилось! Как все равно на этикетке вина «Южная ночь». Листва на деревьях и камни отдают серебром. В пепельнице дымится бычок. За калиткой сдавленный шёпот:

— Что ты как маленький!

— Сказал, не пойду!

— Тогда забирай!

— Обратно не понесу. Зачем я её пёр⁈

На улице дед и дядька Петро. Между ними трёхлитровая банка. Лимонные корки, как рыбки в аквариуме, бороздят встревоженную поверхность.

Если б ни возраст, я не был бы здесь лишним…

— Вечер добрый, не помешаю?

Не успев отступить от щели в заборе, тут же возвращаюсь обратно. Голос настолько знаком что, кажется, слышал его пару минут назад.

— Хого!!! Здорово, Ань, проходи! Ты вовремя, радость в доме, Надя приехала!

Это Анна Акимовна, младшая сестра моей бабушки. Последний носитель её родовой фамилии Гузьминова. Не только голосом, они и внешне похожи.

— Так что ж вы стоите⁈ А ну, пропускайте меня вперёд!

Открывшаяся калитка прижимает меня к забору. Срабатывает пружина. Я вижу, как за стремительным контуром бабушки Ани едва поспевает дядька Петро с её неподъёмной сумкой. Последним тащится дед с банкою самогонки.

Когда стихают звуки приветствий и поцелуев, возвращаюсь на кухню. Там только Прасковья Акимовна, раскладывает по тарелкам еду. Отдаю ей пакет с чавычей и тихо прошу:

— Нарежьте, пожалуйста, маленькими кусочками, чтоб хватило на всех. Я этой рыбы на Камчатке напробовался, а вы ещё никогда.

Встреча не праздник, а просто торжественный ужин за столом, накрытым по-праздничному. Спиртное присутствует, но уместен один единственный тост. Застолье никогда не затягивается. Здесь вместо часов чувство такта: радость радостью, а человеку с дороги хочется отдохнуть. Да и пьют больше для аппетита.

Я не мешаю. Всему своё время, зачем его подгонять? То, что в тарелках у взрослых, стоит и передо мной, на кухонном столике. В их кругу, мне пока разрешается посидеть только на Новый Год, до последнего удара курантов. Как я сейчас понимаю, ёлка, игрушки, торт — всё это делалось и покупалось для меня одного, чтобы ни на йоту не ущемить любимого внука. Мои старики обошлись бы и так. Лишний год за плечами их уже не радует, а печалит. Не будь в доме меня, легли бы пораньше спать. А тут… как часто говорит бабушка, «мочи, та хлопочи». Это из притчи — аналога анекдота, в котором сочетаются юмор и глубинная мудрость.

Лежит детина подле реки, стонет. Услышал его прохожий и спрашивает:

— Что с тобой, мил человек?

— Да вот, помираю от голода.

— Есть у меня сухари. На вот, поешь!

— А они мочёные?

— Нет. Так ведь вода рядом.

— А-а, мочи та хлопочи… лучше помирать буду!

В моём поколении такое уже не рассказывали. Уж слишком оно не юмором отдаёт, а едкой сатирой. Подняли бы руки те, кто после ночной смены садится на велосипед и едет хрен знает куда полоть сорняки вместо того чтобы выспаться всласть? Я — нет. У меня один день год не кормил. Слишком сытно жилось…

Ел бы её, да больше не лезет. В стёклах двери отражается край свисающей скатерти, чьи-то руки, сцеплённые под столом, большая и маленькая. Кажется, это Анна Акимовна и дядька Петро. Чтобы в этом удостовериться, осторожно встаю, иду к остывающей печке. Мимолётного взгляда хватает: ну да, кто же ещё?

— Спасибо этому дому, — гремит за спиной голос деда Ивана. С перестуком отодвигается стул. — Ещё раз с возвращением, Надя!

От неожиданности приседаю. Чтобы скрыть пунцовость лица, снимаю с дужки мусорного ведра обрывок газеты, в который была завёрнута рыба, прячу его в карман. Типа так надо.

— Ну что ж ты, — хозяин другой половины возвышается надо мной, ковыряя мизинцем во рту. Потом, цыкает зубом, расправляет будёновские усы — за дёгтем до сих пор не зашёл?

— За каким дёгтем? — смущённо лопочу я.

— У-у-у, милый мой Гандрюшка! Сам же сказал, что кошка у вас в школе и котята у ей, вроде того, запаршивели…

Вспоминаю про Мурку с Зайчиком, снова начинаю краснеть.

— Завтра зайду!

— А то смотри…

Вот теперь мне ни капли не стыдно. Становлюсь на колени перед духовкой:

— Кис-кис-кис!

В ответ — долгий шелест старых газет. Из-под кошачьих лап в мою сторону отодвигается еженедельник «Футбол». На главной странице кудрявый детина с поднятой к небу ногой. Внизу мелкими буквами: «Локомотив — Нефтяник 0:5. Форвард гостей Анатолий Банишевский завершает атаку ударом через себя. Фото А. Хомич». А вот мои кошаки жмутся к дальней стене. Ещё не простили.

Встаю, сгребаю с обеденного стола рыбьи и куриные косточки. Снова зову:

— Кис-кис!

В ответ долгое «мя-я-я», которое не стихает до открытой двери веранды. Мурка то жмётся к ноге, то забегает вперёд, чтоб бросить в моё лицо преданный взгляд. Зайчик прёт по прямой. Как танк.

Сажусь на оставленный во дворе кухонный табурет, высыпаю гостинец под ноги. Преданность преданностью, а свобода дороже. Кошаки не подходят, ждут, когда отвлекусь. Как же я их достал! Ну, будь по-вашему. Расправляю обрывок газеты. Судя по шрифту, это