Шрифт:
Закладка:
Войдя в Россию императора Николая, вы вошли бы во гроб всякой народной жизни и всякой свободы'.
И вставляет это в «Исповедь», адресованную императору Николаю.
«Соединитесь сначала вне России, — убеждает Бакунин Славянский конгресс, — не исключая ее, но ожидая, надеясь на ее скорое освобождение; и она увлечется вашим примером, и вы будете освободителями российского народа, который в свою очередь будет потом вашею силою и вашим щитом».
Ну, откуда он знал, что, освободившись, славяне начнут увлеченно резать друг друга?
Видимо, перед ним на железном столике, в свете трепещущей свечи, лежал список вопросов от Третьего Отделения, и вот Бакунин начинает отвечать: «Я хотел революции в России. Первый вопрос: почему я желал оной? Второй вопрос: какого порядка вещей желал я на место существующего порядка? И наконец третий вопрос: какими средствами и какими путями думал я начать революцию в России?»
Во всем мире много зла, притеснений и неправды, но на Западе против зла есть лекарства: публичность, общественное мнение и свобода, облагораживающая и возвышающая всякого человека.
«Это лекарство не существует в России, — писал Бакунин. — Западная Европа потому иногда кажется хуже, что в ней всякое зло выходит наружу, мало что остается тайным. В России же все болезни входят вовнутрь, съедают самый внутренний состав общественного организма. В России главный двигатель — страх, а страх убивает всякую жизнь, всякий ум, всякое благородное движение души. Трудно и тяжело жить в России человеку, любящему правду, человеку, любящему ближнего, уважающему равно во всех людях достоинство и независимость бессмертной души, человеку, терпящему одним словом не только от притеснений, которых он сам бывает жертва, но и от притеснений, падающих на соседа!»
Саша потянулся за карандашом, чтобы подчеркнуть этот абзац, его остановило только то, что нельзя же портить документ с пометками Николая Первого. И он сделал закладку с надписью: «Лекарство для империи».
«Везде воруют и берут взятки и за деньги творят неправду! — и во Франции, и в Англии, и в честной Германии, в России же, я думаю, более, чем в других государствах, — продолжал Михаил Александрович. — На Западе публичный вор редко скрывается, ибо на каждого смотрят тысячи глаз, и каждый может открыть воровство и неправду, и тогда уже никакое министерство не в силах защитить вора».
Саша едва удержался от пометки прямо в тексте, но прибавил на закладку аббревиатуру: «ППКС».
«Один страх недействителен, — писал узник. — Против такого зла необходимы другие лекарства: благородство чувств, самостоятельность мысли, гордая безбоязненность чистой совести, уважение человеческого достоинства в себе и в других, а наконец и публичное презрение ко всем бесчестным, бесчеловечным людям, общественный стыд, общественная совесть! Но эти качества цветут только там, где есть для души вольный простор, не там, где преобладает рабство и страх. Сих добродетелей в России боятся, не потому, чтоб их не любили, но опасаясь, чтобы с ними не завелись и вольные мысли…»
Это было выше Сашиных сил, он меленько написал своё «ппкс» прямо на полях и присовокупил в скобочках (А. А. Р.), чтобы не дай Бог на дедушку не подумали.
'Правительство не освобождает русского народа во-первых потому, — гремел Бакунин, предварительно обозвав сей пассаж дерзостью и крамолой, противной верноподданническому долгу, — что при всем всемогуществе власти, неограниченной по праву, оно в самом деле ограничено множеством обстоятельств, связано невидимыми путами, связано своею развращенною администрациею, связано наконец эгоизмом дворян.
Еще же более потому, что оно действительно не хочет ни свободы, ни просвещения, ни возвышения русского народа, видя в нем только бездушную машину для завоеваний в Европе'!
Саша отчеркнул это на полях. Настолько важно просвещение? Запомним.
Пока Саша читал, Гогель со смешенным чувством жалости и осуждения смотрел на него.
— Мне государь это приказал читать, — прокомментировал Саша.
— Я знаю, — кивнул Григорий Федорович, — просто вы та-ак читаете!
— Хорошо пишет, паскуда!
«Паскуда» тем временем начал рассуждать о том, что революция ему была необходима для освобождения славянских племен от власти немцев и турок, а также присоединения к Славянскому Союзу мадьяр, молдаван, валахов и греков — и вот тогда «созиждется единое вольное восточное государство и как бы восточный возродившийся мир в противоположность западному, хотя и не во вражде с оным, и что столицею его будет Константинополь».
Дался им всем Стамбул! Длинный восточный базар вдоль брегов Босфора.
Саша начал понимать, куда клонит автор.
Помечтав, Бакунин перешел к описанию формы правления, которой бы он хотел для России.
Республика, конечно. Но не парламентская: «Представительное правление, конституционные формы, парламентская аристократия и так называемый экилибр (Равновесие) властей, в котором все действующие силы так хитро расположены, что ни одна действовать не может, одним словом весь этот узкий, хитросплетенный и бесхарактерный политический катехизис западных либералов никогда не был предметом ни моего обожания, ни моего сердечного участия, ни даже моего уважения…»
То есть система сдержек и противовесов автору глубоко чужда и непонятна. Не то, чтобы это очень оригинально для русского писателя. Мы любим решения попроще, наивно считая их более эффективными.
Так что же вместо парламента?
Как что? Естественно, диктатура! Но правильная, которая занялась бы возвышением и просвещением народных масс: «власть свободная по направлению и духу, но без парламентских форм; с печатанием книг свободного содержания, но без свободы книгопечатания; окруженная единомыслящими, освещенная их советом, укрепленная их вольным содействием, но не ограниченная никем и ничем».
Саша хмыкнул.
Это как? Что за свободная власть, которая ничем не ограничена? Откуда возьмутся книги свободного содержания без свободы книгопечатания? Что за «вольное содействие» неограниченной власти?
Это, что как в конституции СССР?
«В соответствии с интересами народа и в целях укрепления и развития социалистического строя гражданам РСФСР гарантируются свободы: слова, печати, собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций».
Спасибо! Уже проходили!
Если свобода дается в каких-то целях, то это не свобода, а её полное отсутствие.
И он взял карандаш и написал на полях: «Какая мерзость!»
Автор, однако, мерзости своей не видел: «Я говорил себе, что вся разница между таким диктаторством и между монархическою властью будет состоять в том, что первое по духу своего установления должно стремиться к тому, чтобы сделать свое существование как можно скорее ненужным, имея в виду только свободу, самостоятельность и постепенную возмужалость народа; в то время как монархическая власть должна напротив стараться о том, чтобы существование ее не переставало никогда быть необходимым, и потому должна содержать своих подданных в неизменяемом детстве».
