В Дионе явно умерла поэтесса, вероятно, поэтому ее работы настолько глубокомысленны и гениальны. Я бы охотно рассказала ей правду о Беверли, о ее исчезновении, о конфликте с Тайлером… Но пообещала Ханне и Джошу ни с кем об этом не говорить.

– Он привязан к еще одной девушке, – выпаливаю я. Мне нужно освободиться от этого. Наверное, потому что я больше не могу слушать про то, какой Джош замечательный.

Этой фразой я наконец обрываю ее восхваления.

– Что? К какой девушке?

Я избегаю подробностей, насколько получается, и рассказываю ей только про то, как Беверли в отдельных эпизодах всегда оказывалась между нами. Даже от одного этого я ощущаю горечь во рту, потому что возникает чувство, как будто я каким-то образом злоупотребляю доверием не только Джоша, но и Ханны, и даже Беверли. Но Диона должна знать, что все только внешне выглядит идеально. Кроме того, хорошо поговорить с кем-то, у кого глаза не начинают светиться тоской при упоминании имени Беверли. Однако я не раскрываю Дионе информацию о том, что Джош здесь для того, чтобы искать ее, или о том, какие у Тайлера с ней отношения. Последнее – потому что я и сама не в курсе этого.

Рассказ обо всех событиях с момента моего переезда в Дом Воронов в таком сжатом виде отправляет меня в поездку на американских горках моих эмоций, и мне стоит усилий сконцентрироваться на детали, к которой я хочу привлечь внимание Дионы. Джош привязан к Беверли – не ко мне. Это факт.

– Вот черт, – говорит она, вскакивает и начинает ходить по комнате. Периодически ненадолго останавливается, хочет что-то сказать, однако передумывает и наматывает круги дальше. Я откладываю в сторону подушку, на которой уже нет катышков, и раздумываю о том, стоит ли убрать весь пух с тумбочки, как вдруг Диона подходит и садится передо мной на корточки.

– У меня есть идея.

Ее взгляд не обещает ничего хорошего, но на мой встречный вопрос она просто переводит разговор на другую тему.

– Ты еще не примеряла платье для Снежного бала. Я уже знаю твои параметры, но будет лучше, если ты его примеришь на случай, если я где-нибудь ошиблась. – Она поднимается и протягивает руку, чтобы помочь встать.

– Ты снова сшила мне платье? Я думала, что надену то, с бала по случаю поступления. Оно белое, блестит как снег…

– Но ты же не можешь дважды надеть одно и то же платье, если идешь на бал! – На ее лице непритворный ужас. Она тянет меня за руку до тех пор, пока я не встаю и послушно не следую за ней в соседнюю комнату.

Чуть позже я осматриваюсь в комнате Дионы, которая, как обычно, кажется тесной из-за многочисленных манекенов в бледно-голубых платьях.

– Я думала, будет Снежный бал. Разве платья не должны быть белыми? – Я провожу рукой по накидке из белых и голубых перьев марабу, которые дрожат от легкого колебания воздуха до того, как я успеваю к ним прикоснуться.

– Не имею представления, почему белый цвет стал фаворитом для бала по случаю поступления, но, поскольку это негласное требование, для платьев к Снежному балу я сосредоточилась на теме льда. – Она указывает на лежащий на столе рисунок.

По штрихам, которыми Диона набросала платье и накидку, мой мозг дорисовывает отсутствующую голову с длинной светло-русой косой.

– Ты взяла образ Эльзы из «Холодного сердца»?

– Точно. И не говори это таким тоном, будто в этом есть что-то плохое. Я люблю Эльзу!

Она запевает «Отпусти и забудь», и, так как это моя самая любимая диснеевская песня, я невольно подпеваю, пока Диона одевает меня. Думаю, своим отвратительным и очень громким пением мы позорим всех Воронов, но я уже несколько недель не получала такого удовольствия.

Только когда я, подчиняясь ей, перемещаюсь к зеркальной части ширмы, замечаю, насколько умело она переключила мое внимание. У нее явно какая-то почти магическая способность увлекать и воодушевлять любого.

– Не слишком откровенно? – спрашиваю я у ее отражения, которое стоит за моим и подтягивает три опасно тонкие серебряные завязки, которые, надеюсь, не будут одни обеспечивать устойчивое положение чересчур глубокого, на мой вкус, выреза. Как и в платье для бала по случаю поступления, Диона учла мое пристрастие к простому дизайну. Вышитая многочисленными перламутровыми пайетками прозрачная ткань поверх задающей силуэт нижней юбки белого цвета от нижней серебряной завязки вокруг моей талии спадает почти вертикально вниз. Однако верхняя часть платья состоит лишь из двух широких лент комбинации тканей, которые едва прикрывают мою грудь.

Диона улыбается мне в зеркале.

– Вот почему я хотела, чтобы ты его примерила, – успокаивает она меня и сдвигает слегка стянутые полотна ткани до такой степени, чтобы разрез больше не доходил почти до моего пупка. Затем откуда-то материализуется тюбик специального клея, и она фиксирует на ткани серебряные завязки.

– Удержит? – скептически спрашиваю я.

– Я пришью их. Так будет держаться лучше. Повернись-ка!

Я делаю так, как она велит. Ткань движется, и я чувствую себя ребенком, когда мы с Фи играли в принцесс.

Диона восхищенно вздыхает.

– Нужно подождать пару минут, пока клей высохнет. – Она собирается повернуться к одному из манекенов, но я удерживаю ее.

– Расскажешь о своей идее? – Не думает же она, что я не раскусила ее инсценировку с отвлечением моего внимания.

– О какой идее? – спрашивает она, одаривая милой улыбкой, и проводит пальцами по перьям марабу. – Кого ты пригласишь на бал?

Она переводит взгляд на свой заваленный стол, на котором два светящихся белым светом приглашения на Снежный бал состязаются друг с другом по яркости на обрезках перламутровой ткани. На одном из них – имя Дионы, другое – ее гостя. Точно как те два приглашения, что я обнаружила пару дней назад на своей кровати, ведь на Снежный бал каждый Ворон и каждый Лев должны привести кого-то со стороны.

– Ханну, конечно. Я ни с кем не общаюсь за пределами сообществ Воронов и Львов. – Я умалчиваю о том, чего мне стоило уговорить ее. Однако ее репортерский инстинкт и любопытство помогли мне убедить Ханну.

Диона пожимает плечами.

– У меня то же самое. Остин отдал второе приглашение студентке-юристу со своего курса по уголовному праву, которая все время флиртует с ним, но я… – Она сглатывает, и я чувствую, как ее мучает ревность, признает она это или нет.

– Ты гарантированно найдешь еще кого-нибудь, кого сможешь пригласить. Будет здорово. И Ханна тебе понравится! – Я пытаюсь ее приободрить и даже преуспеваю в этом. При этом я решаю серьезно поговорить с Остином.

Поскольку телефон Остина выключен, час спустя я иду по мощеной дороге, ведущей вдоль фасада Дома Воронов к общежитию Львов. Между пустых клумб и куцей травы, маленьких вечнозеленых кустов и идеальных английских газонов дорога ведет к чугунным воротам, которые отделяют территорию одного студенческого сообщества от второго. Я открываю их, они – вопреки моим ожиданиям – не скрипят. Сад Львов охвачен зимой и дает простор фантазии. Проходя по аллее под многочисленными деревьями, лишенными листьев, я представляю, как роскошно здесь должно быть весной или летом, когда Особняк Львов нельзя будет сразу увидеть сквозь скудные ветви, а он станет открываться перед пришедшим лишь в конце пути. Благородный, величественный, абсолютно роскошный. Таково, по крайней мере, мое первое впечатление. Дом Воронов представляет собой нечто большее, чем то, чего ожидаешь от общежития в кампусе, но Особняк Львов – это то, что в «Википедии» можно было бы найти в определении понятия «загородная резиденция».