Он не знает, что как только я должным образом представлюсь Аделайн Рейли, она не сможет думать ни о ком другом.

Я буду пожирать ее изнутри, пока каждый вздох не будет только разжигать ад, который я создал внутри нее. Как кислород, питающий огонь, я буду поглощать каждый дюйм ее маленького сладкого тела, пока она не начнет думать только о том, как бы затащить меня поглубже в себя.

Сначала она будет бояться меня, но этот страх только разожжет ее. И я буду чертовски рад причинить боль, когда она подойдет слишком близко к пламени.

Рядом со мной стоит поднос с аккуратно выложенной утварью. Не глядя по сторонам, я хватаю первый попавшийся инструмент.

Зазубренная отвертка. Специально сделана для пыток. Военные используют такие штуки, не подозревая об этом. Не то чтобы правительство когда-либо охотно рассказало стране, что они часто пытают военных преступников и используют для этого довольно хреновые методы.

Общественность отнюдь не невежественна, но она точно не знает о степени развращенности нашего правительства.

Его глаза комично расширяются, когда он видит отвертку.

Я улыбаюсь.

— Еще не успел ею воспользоваться, — замечаю я, поворачивая отвертку, давая нам обоим хорошо рассмотреть каждое острие. Когда эта присоска войдет, вынимать ее будет еще больнее.

Я не могу, блядь, ждать.

— Братан, давай поговорим об этом. Эта девушка не стоит того, чтобы ты убивал меня из-за нее. Ты понимаешь, что моя семья сделает с тобой? С ней?

— Ты действительно думал, что я собираюсь убить только тебя? — Я отвечаю залпом, вскидывая бровь, чтобы показать, насколько меня не впечатлило его предупреждение.

Его лицо становится свекольно-красным, как яблоки, которые мама срывала для меня в саду в детстве. Всегда любил такие яблоки.

Угрозы сыплются из его уст, подпитываемые гневом из-за безвременной судьбы его семьи.

— Ты делаешь это потому, что я чуть не трахнул девушку?! Я даже не знал, что она твоя, — кричит он, на его лбу проступают вены.

Не самое приятное зрелище.

В ответ я вонзаю отвертку прямо ему в живот. Он смотрит на меня, его рот открыт в шоке. Проходит мгновение, и он начинает кашлять кровью. В его глазах отражается множество эмоций. Я почти уверен, что вижу в них пять стадий горя.

Я наклоняюсь и скрежещу зубами:

— Ты и каждый ублюдок, который даже посмотрит в ее сторону, поймет, что никто не в безопасности, когда дело касается ее. Мне плевать, если ты только дыхнул в ее сторону, ты, блядь, умрешь.

— Ты чертовски сумасшедший, — задыхается он, с недоверием глядя на отвертку, торчащую из его живота. На этот раз я точно задел жизненно важные органы.

Медленно я вытаскиваю отвертку, шум отсасывания затихает на фоне его крика.

Безудержный гнев, пульсирующий во мне, неумолим и неостановим. И образ его руки в ее штанах, целующего ее, шепчущей дерьмо ей на ухо и заставляющей ее кончить. Все это разжигает неистовый шторм в моей голове. Я снова погружаю отвертку, когда перед глазами мелькает ее лицо. Хочет, чтобы он вернулся. Климакс для такого говнюка, как он. Я должен стереть его прикосновения с ее лица.

И скоро.

Я вытаскиваю отвертку и делаю глубокий вдох. Я должен напомнить себе, что она еще не знает меня. Она не понимает, что такое настоящая потребность. Пока нет, но она поймет. Потому что она будет ненавидеть то, как я ей нужен. Она будет бороться с этим, восставать против тяги и пытаться искать что-то другое, что заставит ее чувствовать хотя бы часть того, что чувствую я.

Она никогда не найдет этого.

И я не позволю ей пытаться.

Заломив шею, я делаю еще один глубокий, успокаивающий вдох. Моя вспыльчивость взяла верх. Обычно я не реактивный человек, но я уже смирился с тем, что моя маленькая мышка вызывает во мне новые чувства.

— Скольких женщин ты обидел, Арчи? — спрашиваю я, облизывая губы и кружа по его телу, пока не исчезаю из виду.

Это тактика запугивания для слабонервных. Заставляет их нервничать, когда я исчезаю за их спинами на краткий миг. Их мысли покидают их, когда они предвкушают, что я собираюсь сделать. А потом они испытывают некоторое облегчение, когда снова видят меня.

Только для того, чтобы повторить процесс.

Это пытка сама по себе. Не знать, нанесу ли я удар. Или когда.

— Не называй меня Арчи, — огрызается он, задыхаясь, когда я стою у него за спиной. Он напряжен.

Я обхожу его спереди, и его плечи ослабевают, всего на дюйм.

— Ты уклоняешься от ответа, Арчи, — замечаю я, намеренно используя это имя. Он фыркает на мой вызов, но ничего не отвечает.

Его мать всегда называла его Арчи. До тех пор, пока не умерла от рака груди, когда ему было десять лет. Тогда его отец сошел с ума и начал торговать наркотиками, чтобы заработать денег на оплату медицинских счетов и похорон.

Он воспитал своих детей холодными и безжалостными, и Арчи никогда не позволял никому называть его по прозвищу матери, не ударив его ножом.

Он зарезал многих людей за то, что они называли его этим именем, включая его лучшего друга Макса. Его приятель пару раз жаловался на это в баре, который часто посещает Джей.

— Не заставляй меня спрашивать снова, — предупреждаю я, понижая голос, чтобы показать, насколько серьезен.

— Я не знаю, — кричит он, расстроенный. — Парочка, наверное. Какая на хрен разница?

— Я читал о твоей бывшей жене, — говорю я, игнорируя этот дурацкий вопрос. — Ты избил ее так сильно, что она была едва узнаваема, когда ее доставили в больницу. Улики показали, что ты разбил бутылку текилы о ее лицо, а затем ударил ее ножом. Не говоря уже о бесчисленных сломанных костях и синяках. Ты чуть не убил ее.

Арчи фыркает, в его холодных глазах не отражается ни малейшего раскаяния. Самовлюбленные засранцы никогда не раскаиваются. Каким-то образом они вбивают себе в голову, что жертва заслужила это, и все нанесенные ей травмы — их собственная вина.

— Она мне изменяла, — отвечает он раздраженно. Он дуется, как ребенок, которому не досталось праздничного торта.

— А ты изменил ей первым?

— Это не имеет значения, — огрызается он. — Она жена, а я зарабатываю деньги. Если мне хочется купить стриптизершу на ночь, то это мое право, черт возьми. Она только и делает, что сидит дома на своей ленивой заднице и тратит