на него с холодным укором. Громоздко ворочалось тучами и плакало дождём. У Хэла промокла рубашка, так, что прилипла к телу, а волосы стали колючими. Он знал, что достаточно нескольких секунд, чтобы склонить чашу весов к важному решению. Он проглотил комок в горле и подумал, что, может, сумеет как-то обойти Смирну. Может, убедит себя в том, что ему туда на самом деле не нужно.

Может, может, может. В его руках был ключ от собственных цепей, а он проглотил его, и придётся теперь вспарывать себе брюхо. Зачем всё усложнять?

Он сел в Плимут, плавно завёл его и посмотрел на Конни, когда та сказала:

— Боже, Хэл!

Она охнула, потому что он был весь мокрый — насквозь, и с переднего сиденья бездумно и торопливо потянулась к нему, так и не сняв куртку с плеч.

— Тебе есть во что переодеться? — у самой были мокрые ржавые пряди вдоль груди. — Сейчас не лето.

— Всё о’кей.

— Да заболеешь ведь!

— Я еще не так стар, Конни, детка.

— Как мы оба могли забыть про зонты?

«Не трави мне душу, тыковка, ты говоришь так, будто мы вышли из одного дома, в котором живём и любим друг друга, как пара» — с тоской подумал Хэл.

— Я говорил ещё вчера, что будет дождь, — заявил невпопад вслух и посмотрел на Конни.

— Тем более.

Она застыла под его взглядом и не решилась ни коснуться его, ни убрать рук. Потянулась, да, но замерла на полпути. Заскользила глазами по влажному лицу, вылизанному до каменной гладкости дождём.

Капризное, жёсткое, очень закрытое, чудовищно красивое — вот какое это было лицо, с мимикой и повадками восковой куклы. Не человек, а высеченная статуя. По его лбу с коротких волос дождевые капли катились на ресницы, а оттуда — на щёки. Застывали на коже, совсем как слёзы.

«Не нужно было соглашаться и ехать с ним» — подумала Конни обречённо.

«Я сам подписал себе приговор. Думал — найду причины, а нашёл? Три метра под землёй, спи, Хэл, теперь ты ничего не можешь. Она тебя связала по рукам, хотя даже не старалась».

Хэл зажмурился и широким жестом вытер дождь со щёк. Спрятался от Констанс на миг за своим же предплечьем. В машине было тепло и тихо. По окнам барабанил дождь, лобовое стекло запотело. И Хэл подумал, что он действительно мог бы

и хотел

забыть, что есть такая Конни Мун. И оставить её в покое. Может, это ему дастся нелегко. Может, его искорёжит внутри, как смятую в аварии тачку. Но куда более жестоко было бы убить её.

В его висках пульсировала одержимость. Его сердце гнало бешенство с кровью, которую мощно качало ударами в мускулистой широкой груди. Хэл знал, что единственный важный вопрос — убивать ему в Смирне или нет. И дома он решил, что будет, потому поехал сюда, к Конни. Через неё втереться в ту компанию будет легче. Никаких подозрений. А потом, когда всё будет кончено, он исчезнет, как исчезал всегда. И больше не будет сожалений и терзаний. Он просто убьёт Констанс вместе со всеми, вот и всё.

Так он думал. Он обычно был дьявольски обязателен и целей своих не предавал. Ни за любовь, ни за женскую нежность — ни за что у него не купить было годы жизни, которые он отнимал до улыбки легко.

Конни знала, что Хэл ей — двоюродный дядя. Сука, она знала, но смела смотреть на него так! — Хэл заводил себя сам, потому что иначе было нельзя. Тут такое дело, или он умрёт, или она.

А она сидела напротив и хорошо понимала, что они знакомы только второй день. Это смешно. Она реально вспоминала истории, где люди влюблялись друг в друга с первого взгляда? Очнись и взгляни на него. Он выглядит как убийца искренней и чуткой любви. И он уже успел разочаровать её. Жестоко так. Как даже отец не разочаровывал.

Он кончал в Милли Каннингем, а она, Конни, убирала за ними, Господи Боже.

За такое любого другого она бы не удостоила и взглядом, но здесь могла признаться себе: сошла с ума. Реально чокнулась.

В машине у Хэла пахло полиролью и хорошей кожей. От куртки — горьким чаем. Это всё было как в романтическом фильме или в книжке, когда ты влюбляешься с первого взгляда, не замечая недостатков человека, с той лишь разницей, что Хэл — её родственник.

И то, что Конни хотела сделать с ним

хотела его

было чем-то худшим, чем просто желанием.

Возможно, в церкви ей за это придётся каяться.

Или гореть в Аду.

Нелепый обед, нелепая досада накануне, нелепая встреча. Всё было насмешкой над ними. Констанс нуждалась в титанически сильном человеке рядом, а Хэл знал, что Конни его в итоге и погубит.

И тогда она сделала то, чего не делала прежде никогда. Если бы кто-то поступил, как она, Хэл не задумываясь улыбнулся бы. А потом отвёз к себе этого кого-то и размозжил ему череп кочергой. Но этот кто-то чужим не был.

Это Конни взялась за воротник его полосатой рубашки, привстала в кресле и ловко прижалась к его груди щекой — сначала сделала, потом сообразила, что и с кем.

Изворотливая. Быстрая, как змея.

Хэл никогда раньше не знал, каково это — когда сердце пропускает удар. Думал, метафора. Но оказалось, действительно способно дать осечку.

А она обняла его со всей искренностью и крепостью ребёнка, сунула ладони ему на бока, глаза прикрыла.

«То ли такая хитрая, — с ужасом подумал Хэл, — то ли правда — его малышка Конни».

— Спасибо, — проронила она.

Он оторопело посмотрел на неё сверху вниз и даже приподнял руки, чтобы не касаться. Конни только вжалась щекой крепче.

Она, конечно, заметила, что он её совсем не тронул. У неё засосало под ложечкой.

Она не подозревала, что вполне могла бы убить одними объятиями самого опасного маньяка в штате Джорджия, а то и на всём Северо-Западе побережье.

— За что ты меня благодаришь?

Конни только спрятала лицо у него на рубашке.

— За наш разговор, — сказала она и села на своё место как ни в чём не бывало. Белая и пушистая, чёртова овечка.

С лица Хэла можно было писать покойников и людей, повидавших ядерный гриб, а после — уцелевших. Вот только он был смертельно ранен.

Но наклеил на губы улыбочку, завёл машину, выжал сцепление и сказал:

— Ну, тыковка. Давай отвезу тебя домой.

4

Тейлор Роурк приехал на Кадиллаке,